Гёте. Жизнь как произведение искусства

Она гордится своей естественностью и простотой и немного выставляет ее напоказ. Актеру Гроссману она пишет: «Но поскольку Господь одарил меня такой широкой душой, что на нее не налезал ни один корсет, и она росла и процветала в полную силу, широко раскидывая ветви, а не как деревья в скучных искусственных садах, где их обкорнают и обстригут веером, то я всегда чувствую безошибочно все, что поистине хорошо и правильно»[30]. Она любила театральную среду за ее непринужденность. Когда после переезда Гёте в Веймар и смерти его отца дом на Хиршграбен опустел, она сблизилась с актерами. С некоторыми из них у нее сложились более тесные отношения, завязалась переписка. Но длилось все это недолго. Люди приходили и уходили, с глаз долой – из сердца вон. Она и вправду жила сегодняшним днем, полагаясь на волю судьбы. Эту привязанность к настоящему унаследовал и сын, ибо ему тоже своеобразие и нужды текущего момента казались самыми важными и естественными. С большим трудом приходилось воспитывать в себе чувство долга и привычку думать о будущем. Здесь примером ему служил уже отец.

Но какой бы спонтанной и сиюминутной ни была жизнь матери Гёте, сына она от себя не отпускала никогда, при этом, впрочем, стараясь не быть ему в тягость. Ей очень хотелось приехать к нему в гости в Веймар, но Гёте не приглашал ее, разве что однажды во время революционных войн, когда оставаться в осаждаемом со всех сторон Франкфурте было опасно. Тогда он посоветовал ей перебраться в Веймар и уже начал соответствующие приготовления, но мать решила остаться во Франкфурте: французы уже не раз квартировали в доме на Хиршграбен, так что эта напасть не была для нее новой, и она отлично с ней справилась.

Гёте никогда не высказывался напрямую о том, почему не хотел видеть мать подле себя. Возможно, боялся, что в благородном и чопорном Веймаре она со своей естественностью вызовет только раздражение, и хотел избавить ее и себя от возможных огорчений. С другой стороны, в его кругу ее ценили, и ему это было известно. Так, например, с Анной Амалией они писали друг другу очень душевные письма.

Но, так или иначе, покинув родительский дом, сын не хотел видеть мать рядом с собой. Ему уже не хотелось быть «баловнем», как его называла мама. За все время между 1775 и 1808 годом – годом ее смерти – он приезжал к ней всего четыре раза. Его самого она не упрекала, но близким друзьям говорила о своем разочаровании. Его приезд всегда был для нее праздником. Банкир Авраам Мендельсон, отец знаменитого композитора, однажды в 1797 году случайно встретил их возле театра: «Возвращаясь с комедии, он вел под руку свою мать, накрашенную претенциозную старуху»[31].

Для матери сын и в детстве был любимчиком, и оставался им всю жизнь. Вслед за Гёте на свет один за другим появились еще пять братьев и сестер, но из них лишь Корнелия, которая была на полтора года младше Гёте, дожила до взрослого возраста. После смерти других детей они с Вольфгангом очень сблизились – это были непростые отношения, оставившие серьезный след в душе Гёте. Ребенком он стал свидетелем того, как один за другим умирали его братья и сестры. После смерти семилетнего Германа Якоба мать, как она сама потом рассказывала Беттине, удивлялась, что Вольфганг «не проронил ни слезинки», а был скорее рассержен. Он спросил, разве он недостаточно любил брата, и после этого убежал в свою комнату, вытащил из-под кровати стопку листов, исписанных уроками и заданиями, и рассказал, «что все это он делал для того, чтобы учить брата»[32].

Брата он учить уже не мог, и весь его наставнический пыл обрушился на Корнелию. Что бы он ни выучил, ни прочитал или еще как-нибудь ни узнал, он должен был передать дальше. Учение через учительство. Эту особенность он сохранил и впоследствии. Корнелия была прилежной ученицей. Она восхищалась братом. Помимо уроков она с радостью участвовала в небольших спектаклях, которые Гёте устраивал вместе с соседскими детьми. Все переживания и волнения юных лет, пишет Гёте в «Поэзии и правде», «мы с сестрою претерпевали и переносили вместе»[33]

.

Там же Гёте рассказывает еще одну историю, которую уже не он сам, а более поздние интерпретаторы, и в первую очередь Зигмунд Фрейд, связывали с отношениями в семье. Однажды маленький Гёте сидел у окна, выходившего на улицу, и забавлялся с посудой: он бросал на мостовую глиняные миски, горшки и кувшины и радостно хлопал в ладоши, когда они с шумом разлетались на куски. Соседи подзадоривали его, и он перетаскал к окну всю посуду, до которой мог дотянуться, и швырял ее на улицу до тех пор, пока кто-то из родителей не вернулся домой и не пресек эти забавы. «Но беда уже стряслась, и взамен разбитых горшков осталась всего лишь веселая история»[34].