Гибель Иудеи

— Быть может, скажут, что мы беремся за непосильное дело? Пусть так! Но поражение не будет постыдным, если мы сделаем все, что в наших силах, чтобы предупредить его; прах наших руин станет плодородным, если мы польем его нашей кровью: он разнесется по всем странам и посеет всюду семена справедливости и истины!

Вновь раздался взрыв рукоплесканий. Симон продолжал, глядя на побледневшего Элеазара.

— Из всего этого следует, что нам нужно поступить так, как советует Ионафан. Щадить изменников — значит становиться их сообщниками, и я объявлю изменником всякого, кто выскажется за отсрочку возмездия. Мы жаждем справедливости, потому что мы жаждем истины. Не следует допускать никаких сделок, никаких полумер: тот, кто не с нами — против нас, кто не за храм — против храма! Святилищу нашему угрожает пожар, и священные камни уже лижет пламя. Неужели же мы не признаем изменником и нечестивцем того, кто не только отказывается содействовать тушению пожара, но кто еще указывает дорогу поджигателям? Обратим же против них самих зажженный факел и сожжем его пламенем их преступные головы!

Симон сел при громких, одобрительных криках всего собрания. Элеазар воскликнул дрожавшим от гнева и волнения голосом:

— Я не изменник, но тем не менее я стою за отсрочку суда!

Слова Элеазара и надменный тон, которым он произнес их, вызвали сильный шум, который Иоанн Гишала тщетно старался прекратить. Элеазар, видя, что к нему относятся с недоверием, вздумал позлить возбужденную толпу. Он поднялся, крики усилились. Тогда его смелость превратилась в наглость и он произнес с презрительной улыбкой:

— Что же, быть может, кто-либо из присутствующих настолько смел, что сомневается в моих словах!

Он произнес эти слова так громко, что перекричал толпу, и все вдруг замолчали. Потом в тишине раздался голос:

— Да, Элеазар бен Симон, здесь есть тот, кто сомневается в твоих словах!

— Кто это там говорит? — спросил Иоанн Гишала.

— Это я, Елизавета, мать Матафеи, — ответила Елизавета, пробираясь сквозь толпу. Все это случилось так быстро, что Иоанн даже не успел остановить ее. Взгляды всех присутствующих обратились на Елизавету.

Старуха была укутана с ног до головы в широкое синее покрывало. На плечи ее был накинут длинный черный хитон, волочившийся позади нее по земле; из-под него высовывалась красная, морщинистая рука, а черные с проседью космы, выбившись из-под покрывала, падали на лоб. Она остановилась перед членами совета, медленно обвела их глазами и наконец остановила свой взгляд на Элеазаре и стала пристально смотреть ему в глаза.

Элеазар побледнел. Он невольно смутился, стараясь, однако, сохранить спокойствие.

— Я не знаю этой женщины, — сказал он, стараясь придать своему голосу презрительный оттенок.

— Да, но я тебя знаю, я, — произнесла Елизавета громким, твердым голосом, — тебе не удастся запугать меня твоими пренебрежительными гримасами, Элеазар бен Симон, любовник Марии Рамо!

Элеазар вздрогнул, однако промолчал.

— Я тебя знаю, говорю я, — продолжала Елизавета, — и я докажу тебе это. Если ты желаешь, я сейчас расскажу тебе, как ты провел последнюю ночь.

Елизавета оглянулась на толпу с улыбкой, как бы ища ее одобрения, затем произнесла, приблизившись к Элеазару:

— Мария Рамо вошла в храм вчера ранним вечером и вышла из него только сегодня на рассвете. А ведь она красавица — Мария! На щеках ее цветут иерихонские розы, а тело ее благоухает всеми аравийскими бальзамами.

— А мне что за дело до этого? — спросил Элеазар, стараясь сохранить хладнокровие.