Гибель Иудеи

Она решила спеть гимн Деборы, несколько изменив его: «Нет, не могу молчать, — пела она. — Я услышала трубный звук, я услышала боевые крики. Иегова наполняет меня дыханием своим; Он прикоснулся ко мне искрой расплавленного в горниле металла. Я лежала ничком, а Он возглаголил с высот Сиона: „Встань и услышь мои слова. Война подступила к стенам их города за то, что они избрали себе новых богов. Но мое сердце болит от этого. Показались копья и щиты, сбежались наконец воины. Мужайся, Дебора! Проснись и спой воинственную песнь“. Нимврод молвил в своей гордыне: „Я поднимусь превыше облака ходячего и установлю престол свой над звездами“. Господь поднялся, и Нимврод сделался пленником смерти. Как он спокоен теперь, великий охотник перед Господом! Иегова сломает скипетр грешников и палку тиранов. Ибо народ Его выступил вместе с ним против сильных. Первым пришел Эфраим затем — Вениамин, Забулон и Изахар. А ты что там делаешь, Рувим, среди своих плетней и виноградников? Неужели ты находишь теперь время прислушиваться к блеянию твоих овец и жечь сухие виноградные лозы? Цари выстроились в боевой порядок; они бились близ Танаха, близ Магедского источника. Но за нас сражались светила небесные и они с высот своих поразили своими стрелами Сисру, и Кишонский поток, поток отцов наших, унес своим течением трупы их. Дуновение Всевышнего сломало сильного. Дочери Израиля не только красивы, но и храбры. Иоиль, жена Хабера, подала молока Сисру, просившего у нее воды; но затем она взяла в левую руку гвоздь, а в правую молоток и метко вколотила гвоздь в голову Сисры, и последний упал мертвым. Юдифь заключила в свои объятия Олоферна, но ее рука задушила проклятого, и та же рука, которая ласкала его курчавые волосы, отрубила голову от окровавленного туловища. Жены Израиля красивы. Солнце позолотило цвет их лица самыми яркими лучами своими. Глаза их то кротки и ласкающи, как глаза вифлеемской газели, то свирепы и страшны, как глаза ассирийского барса; но груди их полны благородного молока, в недрах своих они носят будущих мстителей своим врагам. „Итак, радуйся, знойная пустыня, ликуй, бесплодная страна, ибо ты снова зацветешь, как лилия во влажной долине…“»

Пропев последние слова песни, Ревекка выронила цитру, и слезы горечи потекли из ее глаз. Но, окинув взором собрание, она поняла, что ее пение смутило многих и что ей нужно постараться поскорее изгладить произведенное им впечатление.

Когда Береника приблизилась к ней с намерением упрекнуть ее, она опередила ее и спросила, с улыбкой:

— Не правда ли, прекрасная царевна, что я рождена для того, чтобы быть великой актрисой?

— Ты действительно замечательная актриса, милая моя Ревекка, — сказала обезоруженная Береника.

— Я брала уроки в Афинах, — скромно ответила Ревекка, опустив глаза.

— Но, заимствовав у греков искусство, ты присоединила к нему свой талант и свой природный дар импровизации, — сказала Береника с улыбкой.

— Импровизация — дело случая, — сказала Ревекка. — Что же касается таланта, то я никогда не верила моему деду, когда он уверял, что у меня есть талант.

— Ты, кажется, говорила мне, что ты хочешь пропеть нам любовную песнь? Мы ждали Суламифь, а встретили Дебору…

— Всякая любовная песнь после той, которую пропела Мария Рамо, показалась бы слишком пресной; нужно было спеть что-либо совершенно иное. Ведь разнообразие не вредит наслаждениям! По крайней мере так меня учили в Афинах. А теперь я готова исполнить мое обещание. Я пропою одну из песней Соломона…

— Если ты не устала…

— Усталость исходит только из сердца, а Музы — дочери Памяти: этому тоже учили меня в Афинах.

Береника, возвратившись к Титу, передала ему содержание своего разговора с Ревеккой и прибавила:

— Ревекка — артистка в полном смысле слова, и она повинуется только велениям муз. Ты сейчас услышишь «Песнь Песней». Она уже пела ее однажды. Тебе покажется, что ты услышишь соловья…

— Или лань в лесу, — сказал Тит, улыбаясь. — Но, клянусь Зевсом, эта Ревекка — престранное существо. То ее глаза сверкают, как у дикого зверя, то они томны и нежны, как у голубки. Я чуть не испугался, когда она запела песнь Деборы.

— А теперь ты придешь в восторг, мой возлюбленный. Но слушай! Вот она берет свою цитру.

К Ревекке возвратилось все ее хладнокровие; она поняла, что необходимо во что бы то ни стало изгладить впечатление, произведенное ею. Сильно ударив по струнам, она запела: