Гибель красных богов

Премьер, утренний, бодрый, почему-то облаченный в камуфляж, оживленно расхаживал у командного пункта, окруженный физиками, военными, геологами, в чьих интересах проводился взрыв. Крепко, как и подобало сильному, удачливому человеку, пожал Белосельцеву руку.

– За этим взрывом следят американцы на своих сейсмических станциях, – Премьер кивнул на озаренную вершину. – Над нами висит их спутник, фотографирует эту гору. А мы сыграем с ними веселую шутку, – он засмеялся, поглядывая на военных и физиков. – Наши ученые промоделируют взрывную волну мелодией гимна Советского Союза. Представляете, американцы на Аляске запишут колебания земной коры, начнут расшифровывать запись, а на выходе: «Союз нерушимый республик свободных…» Встать!.. Вся планета, вся Солнечная система исполняют Гимн СССР!.. – и он сочно и бодро захохотал, хозяин мира, дирижирующий музыкой сфер.

Белосельцев смотрел на гору, приговоренную к казни. Она молча, гордо взирала, беззащитная, обреченная, с озаренной вершиной. Была похожа на смуглого афганца в сияющем тюрбане, которого поставили перед автоматным дулом, и он без страха и трепета, обращая душу к небу, ждет выстрела. Слова Мутанта о часах истории смутно выделялись из гула и рокота произнесенных накануне слов, когда медленно повернулась на резьбе стальная колонна, исключив из мировой истории Советский Союз. Болт Мира был повернут на пол-оборота, и не было такой силы, такой божественной длани, которая могла бы повернуть болт вспять. Стоящие вокруг энергичные, казавшиеся себе всесильными и всеведущими, люди полагали, что они взрывают гору, а они в своем неведении взрывали страну.

По репродуктору начался обратный отсчет времени. Расставленные вокруг горы антенны приборов чутко вслушивались в слабое тиканье смерти, звучавшее в недрах горы.

– Три… Два… Один… Ноль!..

Гору приподняло страшным толчком, словно она подпрыгнула, подбирая свои каменные тяжкие юбки. Верх горы оторвался, ударил фонтаном камней, вихрями желтой пыли. Гора осела, словно ей подрубили поджилки. Стала рыхлой, оплывшей, потекла по склонам. Страшный гул покатился, колыхнув степь и небо. Белосельцев почувствовал, как ему по ногам ударили громадным двутавром. Сотрясенный, с выпученными глазами, взболтанным мозгом, сместившимися внутренними органами, он слушал, как удаляется гул. Течет по земной коре, много раз огибает планету. Встряхивает каждый корешок в земле, каждую кость в могиле, каждую фарфоровую чашку в буфете. Взрывная волна прошла сквозь подземные нефтяные поля, драгоценные руды, алмазные россыпи, отразив их на картах. В Сибири, в недрах Саян трепетала расплавленная, еще не застывшая золотая жила. Волна прошла сквозь золото, сгустила его, и оно отвердело, запечатлев в себе музыку Гимна. Та же музыка сотрясла костное вещество Белосельцева, отпечаталась в его скелете. И через тысячу лет из его могилы, из серых, насыпанных костной мукой берцовых костей и ребер зазвучит торжественная музыка Гимна. И все встанут, слушая, как поет его могила.

Собравшиеся поздравляли друг друга. Премьер целовался с физиком, подготовившим взрыв. Можно было возвращаться в Москву.

Глава двенадцатая

В Москве Белосельцев не стал искать встречи с Чекистом. Он словно обмяк, уменьшился, утратил внутреннюю одержимость. Был похож на ту гору с золотой вершиной, которую взорвали. В нем звучал рокочущий, бессловесный гул, отраженный от стен стеклянной пещеры. Страдание, которое он при этом испытывал, было сродни состраданию, когда душа чутко слышит разлитую в мире боль, разделенность жизни, расчлененность ее на множество отдельных, несовершенных, неполных жизней, каждая из которых заключена в случайную оболочку растения, птицы, человека. Чувствует трагичность своего расчленения. Хочет объединиться. Не может. Мучается. Мучит другого.

Ему предстояла еще одна поездка – на Новую Землю, в группе Зампреда. На северном полигоне искали удобные территории для подземных ядерных взрывов, ибо семипалатинские горы были перемолоты и предстояло осваивать взрывы на равнинах. Он отправлялся в эту поездку без прежнего энтузиазма, почти забыв о полученном задании, испытывая все то же гносеологическое страдание, все ту же боль непонимания жизни.

К аэродрому, на правительственную площадку, подъезжали черные, как жуки, автомобили, вставали в ряд. Из них подымались властные, уверенные, энергичные люди. Улыбались, обменивались рукопожатиями, давно знакомые друг другу министры, генералы, руководители военных управлений и строительных трестов. Белосельцев вошел в их шумный круг, слушал смех, шутки, глядя на самолет, готовый к полету на Север.

– Виктор Андреевич, рад вас видеть. Наши пути не расходятся! – Главнокомандующий флотом, Флотоводец, загорелый, породистый, красиво стареющий адмирал, в черной форме, пожал Белосельцеву руку. И все, кто окружал Флотоводца, хотели понять, кто этот человек, ради которого адмирал прервал свою беседу с министром, первый шагнул навстречу. – Мне передавали, что вы с нами летите!