Гибель "Марии"

После смены Соловьев настоял, чтобы о происшедшем было доложено старшему офицеру. Этот отдал приказание немедленно вызвать к нему мичмана Фока. Каюта мичмана была закрыта на ключ. Никто из нее не отзывался. Взломали дверь. На койке лежал застрелившийся мичман. Труп увезли с корабля скрытно; никто так и не узнал, куда он делся. Грозя судом и всяческими карами, старший офицер запретил команде говорить о самоубийстве мичмана Фока.

Становилась все более ясной связь немецких офицеров, служивших в русском флоте, с рядом изменнических предательских случаев взрывов кораблей, [33] гибели их на минных неприятельских заграждениях.

Даже назначенная официальная следственная комиссия по делу гибели линейного корабля «Императрица Мария», расследуя причины и обстоятельства гибели линкора, сообщала следующие подробности:

«20- ое октября 1916 года в 6 ч. 18 мин. утра под первой башней начался пожар, сопровождавшийся через две минуты после начала его сильным взрывом, причем столб пламени и дыма взметнуло на высоту до 150 саженей (325 метров). Множество людей из команды, находившейся в носовой части корабля, было убито, обожжено и сброшено за борт силою газов. Паровая магистраль вспомогательных механизмов была перебита, электрическое освещение потухло, пожарные насосы прекратили работу.

После первого взрыва в продолжение 48 минут последовало еще 25 взрывов, и в 7 час. 30 мин. «Мария» легла на правый борт и затонула на глубине от 10 до 8 саженей, причем форштевень ушел в ил на глубину 25 фут. Из экипажа корабля погибло 228 человек и 85 были тяжело ранены и обожжены».

Переходя к рассмотрению возможных причин возникновения пожара в крюйт-камере, комиссия остановилась на следующих трех:

1) самовозгорание пороха,

2) небрежность в обращении с огнем или с порохом,

3) злой умысел.

Комиссия, тщательно расследовав все предполагаемые причины, пришла к выводу, что первые два предположения необходимо отбросить, как не имевшие места на «Марии». Оставался «злой умысел», на вероятности которого и остановилась комиссия в своем [34] выводе. Нельзя умолчать о третьем и последнем четвертом разделе заключительного вывода в акте комиссии:

… 3) «Чтобы поджечь заряд так, чтобы он загорелся например через час или более после поджога, и этого совершенно не было видно, не надо никаких особенных приспособлений, достаточно самого простого, обыкновенного фитиля. Важно, чтобы злоумышленник не мог проникнуть в крюйт-камеру, после же того, как он в нее проник, приведение умысла в исполнение уже никаких затруднений «не представляет».

4) Организация проверки мастеровых не обеспечивала невозможность проникновения на корабль постороннего злоумышленника, в особенности через стоявшую у борта баржу. Проникнув же на корабль, злоумышленник имел легкий доступ в крюйт-камеру для приведения своего замысла в исполнение»…

В этом заключительном слове комиссии все характерно для последних судорожных месяцев существования царского режима, для его следственных органов, для порядков на флоте.

Оказывается, проникнуть не только на корабль, но и в башни и в зарядные отделения никакого затруднения ни для кого не представляло. С преступно-небрежной беспечностью люки бомбовых погребов были всегда и во всякое время открыты. В кожухе штыра башни был лаз в крюйт-камеру. По положению, обычно запираемая на ключ дверца лаза - по приказанию начальства не только не запиралась, но и, вообще, была снята. Во всех помещениях башни находился размещенный на жительство личный состав башенной прислуги. Никакого наблюдения за живущими в башне и приходящими в нее не велась. Распорядок жизни и работы на корабле характеризовался полной потерей [35] бдительности. Немудрено, что немецкий шпионаж нашел на линкоре исключительно благоприятные обстоятельства для совершения диверсионного акта. А что немецких шпионов находилось достаточно как в Севастополе, так и в других портах и базах флота - это было общеизвестно как командованию, так и офицерскому составу.

Около 30 процентов всего командного состава царского флота были адмиралы и офицеры, носившие немецкие фамилии. Ряд офицеров имел родных братьев, служивших в германском флоте. Какими-то путями эти «родственники», ни мало не смущаясь военными действиями, успешно переписывались и даже обменивались посылками. Пресловутый адмирал Эбергард, о котором говорилось выше, так тот умудрялся даже свое грязное белье регулярно отправлять для стирки в Голландию целыми корзинами, уверяя, что по-настоящему приготовить крахмальные воротнички могут лишь голландские прачки… И это в то время, когда рядовому матросу или солдату «императорской армии и флота» не разрешалось отправить к себе в деревню простой открытки без предварительного просмотра ротного командира и наложения штампа: «Просмотрено военной цензурой».