Гибель Столыпина

Курлов покачал головой, потом рассмеялся, поднял глаза на Кулябко, вздохнул:

– Милый Коля, я отдаю дань вашей ловкости, когда вы упомянули про кафешантанную певицу Регину, к коей ездит спать генерал-губернатор Трепов, полагая, что он из-за этого станет на вашу сторону и выведет нас из-под возможных нападок, дабы себя не марать; ловко вы и про ответ Коттена вставили, что, мол, ему Лазарев с Кальмановичем известны, они всем известны, вполне легальные люди, а про Николая Яковлевича – ни гугу, будто и нет его; красиво намекнули про Кассо, это все по делу, только концовки в документе нет… Вы добавьте фразу, я продиктую ее вам, запишите сразу же: «Было доложено Курлову, коим были сделаны соответствующие предупреждения об опасности министрам Столыпину и Кассо и генерал-лейтенанту Дедюлину»… Это не для меня надо, Коля, точнее говоря, не только для меня, это надо для нас, потому что вы будете подвергнуты осмеянию: на Кассо, который просвещением занимается, готовят террор, а царя милуют! Разве так себя ведут боевики?! То-то и оно… А последняя фраза, сочиненная только что, в коей вы упоминаете о м о е й заботе о жизни н а ш е г о государя, включив в дело Дедюлина, придаст случившемуся совершенно иной смысл… Не выводите Дедюлина, Коля, он – ключевая фигура.

(Десяток слов, а как все становится с головы на ноги.)

– И, наконец, последнее: рапорт, сами чувствуете, жидок. Спросят вас, отчего филера Лапина, который к богровской кухарке ходит в дом, не отправили поглядеть на Николая Яковлевича? Что ответите? Зачем вышли встречать Богрова после первого антракта и сами его в театр провели как своего личного гостя, хотя мой офицер не хотел его пропускать? Как это объясните? Отчего не делали налет на Николая Яковлевича, покуда он сидел с браунингами в богровском доме, а не стоял напротив подъезда театра? Скажут, провокации хотели, подвести бедолагу под виселицу, себе крест за геройство получить. Как возразите?

– Я полагаю, что таких вопросов не поставят…

– Если б аккуратнее работали – не поставили, а вы наследили сугубо… Однако объяснение у вас есть, и сводится оно к следующему: вы привыкли доверять агенту этого от вас сам Столыпин требовал; когда вы поднимали перед министерством вопрос, что агентуру надобно перетрясти, подозрительных – в Сибирь, Столыпин цыкнул: «Никшни! Не сметь разгонять п о д м е т о к, они нам всю грязную работу делают!» А я это подтвержу документально, поняли меня? Теперь вот еще что…

Надо бы про «Рудакова», который оставил свой адрес в «Вестнике Европы», подпустить темени… Мы ж с вами знаем, кто это и зачем он появился в вашем рапорте… Будьте осторожней со своими агентами… не предавайте их… Ну и – отправляйтесь, с богом, как говорится… А самое главное, Коля, решается сегодня: сможете провести в тюрьме спектакль с Богровым – победа, провалите – крах.

…Столыпин умер; ухудшение наступило совершенно неожиданно для врачей, когда дело шло уже на совершенную поправку.

…В тот же день в тюрьму был вызван врач для обследования Богрова; арестант жаловался на боль в теле, вызванную избиением во время ареста, и общую душевную депрессию.

Один из докторов, отправленных в тюрьму, был заагентурен еще Спиридовичем, в девятьсот четвертом году; с тех пор его практика стала до того успешной, что купил два поместья, коней, особняк в Ялте и этаж в Ревеле.

Поэтому скандал ему был никак не нужен; разоблачение в связи с охранкой, на которое намекнул Спиридович при встрече, было бы равносильным краху; поручение генерала он взялся выполнить без колебаний, с полнейшим пониманием.

– Дмитрий Григорьевич, – сказал он Богрову, когда они остались в камере одни, – процесс начнется послезавтра, вам вынесут смертный приговор, который будет заменен двенадцатилетней каторгой – на плацу, после того как вам накинут на голову саван и поставят на табурет. Об этом меня просили передать ваши друзья, они сказали, что вы знаете их и верите. На процессе вам надо вести себя следующим образом: «Да, я, Богров, воспользовавшись доверчивостью Кулябко, решил провести теракт против Столыпина, виновника начавшейся реакции. Никаких подельцев у меня нет, Николай Яковлевич – фигура вымышленная. Почему не стрелял в государя? Потому что боялся погрома. Почему мне поверил Кулябко? Потому что он добрый человек, и мне теперь стыдно смотреть ему в глаза. Еще один мотив покушения: вы хотели прервать все отношения с охраною, отвести от себя подозрения в провокации, что грозило вам смертью со стороны революционеров. Вы понимаете, что я говорю, Дмитрий Григорьевич? Больше у вас свиданий ни с кем не будет; если есть вопросы, ставьте сейчас, я добьюсь повторного визита…

– Почему сам Кулябко не пришел ко мне? – медленно разлепив вспухшие синие губы, спросил Богров.