Гибель Урании

— Я готов умереть, если это будет нужно.

— Ну, это не самое страшное! — профессор снял домашний колпак и забавно наморщил нос. — Есть вещь далеко страшнее смерти — старость! — он порывисто протянул к Айта сухую, дряблую руку. — Согласны ли вы иметь такие искалеченные руки немощного старика?.. Согласны ли вы потерять силу мышц, зубы, сон и аппетит?.. Согласны ли вы иметь смелый, энергичный дух в полуразрушенном теле, которое уже не способно ни к чему?

— Да, согласен! — хрипло выговорил Айт.

Он еще не знал, к чему ведет профессор. Нарисованная картина была настолько страшной, что даже мороз пробежал за спиной. Айт представил себя таким рядом с юной цветущей красавицей Мэй! Ни одна любовь не выдержала бы такого испытания.

Он рассуждал так, будто его ждала любимая, будто надеялся на счастье. Но Мэй предала его, продалась. Ее купил мистер Кейз-Ол, как покупают скотину…

— Согласен, господин профессор. Но это — шутка? Что я должен делать?

— Это не шутка… — с глубокой грустью сказал старик. — Есть только одно средство, с помощью которого можно пробраться к крепости Кейз-Ола: превратиться в одного из его прислужников. Сейчас представилась удобная возможность — заболел старый Псойс, личный лакей мистера Кейз-Ола. Он настоящий пес в человеческом обличье, вымуштрованное до высшей степени существо, призвание которого — угождать хозяину. У Псойса воспаление мозга. Вылечить его нельзя. Но…

Профессор сделал такую длинную паузу, что Айт не выдержал:

— Говорите, профессор. Я начинаю понимать вашу мысль. Вы дадите мне каких-то лекарств, что сразу состарят мой организм и сделают меня похожим на Псойса?

— Нет, это было бы слишком сложно. Я просто… пересажу ваш мозг в черепную коробку больного…

Тут впервые Айта охватил настоящий ужас.

Превратиться в такого немощного старика, постоянно чувствовать, что живешь в чужом теле, отвратительном и гадком, словно засаленная одежда с чужого плеча…

— Господин профессор, — с болью прошептал Айт. — А нет ли какого другого пути, пусть даже в тысячу раз более болезненного, более приемлемого?

Профессор грустно покачал головой.

— Мне жаль вас, Айт, потому что вы напомнили мне моего бедного сына, который тоже погиб не зная за что. Слишком большую цену заплатили наши «пастыри» за ваше спасение! Если бы на самопожертвование согласился кто-то из них — я сделал бы ему операцию с удовольствием. Но они привыкли загребать жар чужими руками и находят для этого дураков, таких, как мы с вами… Вам еще жить да жить… Хотите, я избавлю вас и от полицаев Кейз-Ола, и от экзекуторов Братства?

— Нет, — тихо, но упрямо ответил Айт. — Я не ищу спасения, я хочу мести.

— Неужели Кейз-Ол должен вам так много, что за его мерзкую жизнь вы согласны отдать свою молодость?

— Да.

— Ладно… — профессор как будто даже разгневался. — Я сделаю вам операцию. Знайте: назад дороги не будет. Молодой мужчина Айт погибнет в тот миг, когда его мозг переселится в тело старого Псойса. Вы получите возможность отомстить, как сами захотите. Но вы должны отомстить и за моего сына.

— Его убили?

— Нет, он наложил на себя руки, когда взорвалась первая созданная им атомная бомба и уничтожила более ста тысяч мирных жителей Джапайи. В своем последнем письме он писал, что выпустил на свет дракона, который испепелит планету, и умолял не допустить начала Третьей всепирейской войны.

— Понимаю… — прошептал Айт.

Старик отвернулся, украдкой вытер слезы и уже сухо, сурово сказал:

— Убить Кейз-Ола мало. Вы должны преградить путь войне, понятно? Только с этим условием я возьму грех на свою душу.

— Я согласен, — коротко ответил Айт.

Несколько следующих дней промчались для него молниеносно. Он ел, спал, глотал лекарства, сносил всякие обследования. Не было никаких мыслей, ничто его не беспокоило, ничто не радовало.

И только последний миг запомнился ему ярко: он лежит на операционном столе, задыхается от тяжелого запаха наркоза и шепчет жаждущими губами:

— Мэй… Дорогая моя… Я тебя любил…

Экзамен на Псойса сдан

Прошло уже несколько секунд с того времени, как Павел нажал на кнопку биоскопа, а мгла на экранчике не рассеивалась. Она только медленно собиралась в густые пятна, которые сверкали, как черный туман.

Приторно пахло какими-то лекарствами. Невыносимо болела голова, будто ее ритмично поливали растопленным свинцом накрест через темя.

И вот пятна стали более четкими. Четко проступила темная рамка зеркала. А в следующее мгновение вырисовалось морщинистое лицо, которое зловеще улыбалось беззубым ртом.

Сколько прошло времени?.. Декада?.. Вечность?

Это было нечто среднее между жизнью и смертью — существование без осмысления самого себя и окружающего. Волна за волной наползало горячее марево, которое поглощало, разжевывало, затем, насытившись, неторопливо выплевывало немощное тело, и тогда в мозгу вяло шевелилась расплывчатая мысль: я еще жив… я еще существую… А сразу же потом снова наваливался мрак, и все начиналось вновь.