Гибель веры

– Насчет чего? – Брунетти, слишком заинтересованный, не стал размениваться на вежливые вопросы о выставке Леле и о ее успехе.

– Кажется, Фабио Мессини – любитель дам.

– В отличие от тех из нас, кто таковыми не являются, да, Леле?

Художник, чья далеко в этом смысле не безупречная со времен его юности репутация была хорошо известна в городе, – засмеялся в ответ.

– Нет, я имею в виду – любит компанию молодых женщин и готов за это платить. И похоже, у него их две.

– Две?

– Две. Одна – здесь, в городе, в квартире, за которую он платит, четырехкомнатная, около Сан-Марко; другая – на Лидо. Обе не работают, но обе очень хорошо одеваются.

– Он единственный?

– Единственный, который… что?…

– Их посещает. – Комиссар употребил эвфемизм.

– Гм, не догадался об этом спросить. – В голосе Леле прозвучало сожаление об упущенном. – Говорят, обе очень красивые.

– Да ну? И кто это говорит?

– Друзья, – неопределенно отвечал Леле.

– И что еще они говорят?

– Что он посещает каждую два-три раза в неделю.

– Сколько ему лет, ты сказал?

– Я не говорил, но он моего возраста.

– Ну и ну. – Брунетти произнес это без всякого выражения, потом замолчал.

– А эти твои друзья случайно ничего не говорили о доме престарелых?

– Домах, – поправил его Леле.

– И много их?

– Похоже, сейчас пять: один – здесь и четыре – на континенте.

После долгой паузы Леле наконец не выдержал:

– Гвидо, ты еще здесь?

– Да-да, Леле. – Комиссар еще чуточку подумал. – Твои друзья еще что-нибудь знают о домах престарелых?

– Нет, только, что в них во всех работает один и тот же религиозный орден.

– Сестры Святого Креста? – назвал он орден, который управлял домом престарелых, где находилась его мать, и в котором больше не состояла Мария Теста.

– Да, во всех пяти.

– Как же он ими владеет?

– Я этого не говорил. Не знаю, владеет ли ими орден на самом деле или только управляет. Но правит всеми.

– Понятно. – Брунетти уже планировал в уме, что предпринять дальше. – Спасибо, Леле. Они больше ничего не говорили?

– Нет, – сухо откликнулся Леле. – Могу ли я как-то иначе быть полезен, комиссар?

– Леле, я не хотел быть грубым. Извини, ты меня знаешь.

Леле знал Брунетти с рождения, – понял, конечно.

– Забудь, Гвидо. Заходи как-нибудь, ладно?

Брунетти обещал – обязательно, тепло попрощался, положил трубку, тут же забыл про обещание, опять снял ее, попросил полицейского оператора найти номер и соединить его с casa di cura Сан-Леонардо, где-то за Оспедале-Чивиле.

Через несколько минут он говорил с секретарем доктора Мессини, директора дома престарелых, назначил встречу на сегодня в четыре, чтобы обсудить перевод своей матери, Регины Брунетти, в этот филиал.

Глава 11

Район вокруг больницы Джустиниани находился недалеко от дома Брунетти географически, но он был не слишком хорошо с ним знаком, – несомненно, потому, что располагался как раз между его домом и теми частями города, куда у него обычно появлялись причины ходить. Он оказывался там, только когда приходилось отправляться на Джудекка, или в воскресенье: изредка ходили с Паолой на Дзаттере посидеть на солнышке в плавучем кафе и почитать газеты.

То, что он знал об этом районе, состояло столь же из легенд, сколько из фактов, как почти вся информация, которой располагали и он, и его сограждане-венецианцы о своем городе. Вон за той стеной – сад бывшей кинозвезды, которая теперь замужем за промышленником из Турина. А за этой был дом последнего из рода Конрадини, по слухам, не выходившего из дома двадцать лет. Там – дверь, ведущая к дому последней Доны Сальва: эту даму видели только на премьерах опер, всегда в королевской ложе и всегда в красном. Он относился к этим стенам и дверям, как дети – к героям мультиков и телесериалов; узнавал их, и, подобно этим персонажам, дома и палаццо говорили ему о молодости и о другом видении мира.

Как дети перерастают кривляния Тополино [23] или Браччо ди Ферро и начинают видеть за ними иллюзию, так он за годы службы в полиции осознал темные стороны реальности, притаившейся за стенами его юности. Та самая кинозвезда пила, а промышленника из Турина дважды арестовывали за то, что он ее бил. Последний из рода Конрадини и впрямь не выходил из дому двадцать лет, – его держали за толстой стеной, где наверху воткнуто битое стекло, под присмотром троих слуг, не разуверявших его в том, что Муссолини и Гитлер до сих пор у власти и только это спасает мир от жидов. Что касается Доны Сальва, трудно представить, что она посещает оперу в трепетной надежде впитать вибрации, возбуждаемые материнским духом, – мать ее умерла в этой ложе шестьдесят лет назад.

Дом престарелых тоже стоял за стеной – высокой. Название на бронзовой табличке; тут же часы посещения: с девяти до одиннадцати утра ежедневно. Позвонив в колокольчик, Брунетти отступил на несколько шагов, но так и не разглядел стекла, вставленного в верх стены. Вряд ли кто-нибудь из обитателей этого дома имел силы забраться на эту стену, стекло там или не стекло, напомнил он себе, а украсть у этих стариков, с их не слишком твердым умом, нечего, разве что жизнь.