Гибель всерьез

Какие другие стихи могли мне прийти на память у ног Ингеборг? Она улыбнулась, моя Дездемона. Улыбка призрачная, отсутствующая. Сердце ее не слышит, что и вместе с Мюссе, и без него я думаю только о ней. Она грезила о Мари Малибран. Я не сразу понял, почему Омела вспомнила эти стихи, но она попросила меня взять книгу и прочитать ровно восемнадцать строк, не больше, «я не помню их наизусть, прочитай, пожалуйста» — она сказала мне «ты», будто Антоану. Строфы XXI, XXII, XXIII:

Людскую черствость ты ужель так мало знала?

Им всю себя отдать — то было ли мечтой?

Ужель букетов лесть тебя так вдохновляла,

Что с искренней слезой на сцене ты играла,

Когда любой актер, прославленный молвой,

Не увлажнил бы глаз притворною слезой?

Скрывала ли ты смех, склонив свою головку,

Как это делают, чтоб выразить волненье?

Увы! Хотя тебе простили прегрешенье,

Могла ль ты «Иву» петь, — вокальные уловки, —

Не чувства, не восторг, выпячивая ловко,

Как Паста делала, любя свое лишь пенье.

Я остановился, мне показалось, я все понял. Она сказала с упреком: «Я просила восемнадцать строк… читайте же, читайте…»

Актриса, полная, как жизнь, самозабвенья,

Ужель не знала ты, что сердца стон и крики

Ложатся на лицо, как меловые блики,

Что к скорби страсть твоя — для Бога искушенье

И с каждым днем Его перстов прикосновенье

Все ощутимее на тонком, бледном лике?

^[132]

Я отложил книгу и смотрел на нее: отсутствующий взгляд, широко открытые глаза, щека привычно и мечтательно приникла к левой ладони, словно Ингеборг сосредоточенно слушала свои мысли, потом она отерла глаза, которые вовсе не плакали.