Гибель всерьез

«Частный особняк» состоял из двух частей: низа и верха, которые знать друг друга не желали, только наружная лестница их соединяла. Низ был занят кухней, душевой, как стали в наши дни именовать ванную, где не осталось места для ванны, даже самой маленькой, сидячей, нет, нет, избави Бог, мы не допустим в нашу историю еще и убийства Марата, хватит того что в дом героя проникла некая девица, уж не Шарлотта ли Корде? Внизу были и удобства на турецкий лад. Верх состоял из двух комнатенок в глубине и балкончика перед ними. Балкончик давал возможность лицам с богатым воображением полюбоваться воспоминаниями о бересклете или каком-то другом кусте, некогда зеленевшем в некогда зеленом ящике. Огорчало, что в особняк никогда не заглядывало солнце: поутру оно освещало стену дома напротив, касаясь первыми лучами окон третьего этажа. Окна же особняка глядели на улицу Мартир, на север, даже на северо-запад, потому что особняк слегка покосился, но еще не настолько, чтобы любоваться закатом. Эдип обставил свои апартаменты садовыми стульями голубого и оранжевого цвета, соломенными, покрытыми лаком в стиле 1923 года — ни раньше, ни позже, Эдип любил точность. Главная гордость хозяина — кресло-качалка и произведение искусства — картина над кроватью в спальне, чтобы не сказать в алькове, шестикратно увеличенный «Эдип и Сфинкс» Гюстава Моро. Разумеется, черно-белый. И всюду валяется пепел. В гостиной — как пышно выражается Эдип — кирпичный камин с медной газовой горелкой под фальшивыми поленьями в красных асбестовых фестонах.

Девица села, закурила сигарету, собрала рассыпанную на столе колоду карт, перетасовала и принялась гадать. Она была все в тех же замшевых брюках, книги, стянутые ремешком, лежали рядом, а пшеничные волосы закрывали теперь пикового валета и семерку бубен.

— Что это за блондин-коротышка? — начал Эдип. — Кто он такой?

Она считала, переворачивая карты: одна, две, три, четыре, одна, две, три, четыре… и рассеянно переспросила:

— Какой коротышка?

— Ну, тот блондинчик, — отозвался Эдип, — что подошел к тебе у вокзала Монпарнас…

— Свидание. Раз, два, три, четыре, свидание… казенный дом… Хлопоты… Никакого блондинчика, высокий брюнет…

— А в наших краях вы часто бываете?

Она пожала плечами и кивнула в сторону окна: «Я вон там живу…»

Там? Где там? За стеной? В соседнем доме? С садом? Ну и ну! Дева сада! Я всегда знал, что сад посреди Парижа — место, необычное, и конечно, у сада должна быть дева… И вам не нужно быть там неотлучно? Вам позволяют гулять по городу?..

— Так — что за коротышка-блондинчик? — спросила она. — Блондинов пруд пруди.

— В черных очках!

— Понятия не имею… Вы странный тип: приглашаете к себе домой даму, чтобы поговорить о каком-то коротышке-блондине!.. Что, интересно знать, означают эти трефы…

В общем, о коротышке-блондине они больше не говорили. Она спросила: «А ветчинки у тебя не найдется? Я после этого дела всегда есть хочу, умираю». Ветчины не было, он кубарем скатился вниз: шлепанцы на босу ногу, зеленый халат в черный горошек, — и принес банку тунца в масле, открывалку и две бутылочки «Швепса». «Холодненький, — сказала она одобрительно, — у тебя что, и холодильник есть?» — «Маленький, на аккумуляторе, но морозит здорово». — «А кетчупа нет?» «Есть, но внизу». — «Ну так сбегай…» Он снова спустился. Она состроила гримаску: «Это, по-твоему, кетчуп? По-моему, просто томат». И сообщила свое впечатление от его жилища: «На твоем месте, миленький, я бы долго искать не стала — идеальное место для убийства».

Он так и подпрыгнул. Откуда она знает? Но вслух того, что подумал, не спросил, потому что слова у него всегда обгоняли мысли, и он уже успел серьезно заявить: «А я предпочитаю убивать в другом!»

Кстати, наша Шарлотта звалась Иокастой, но это ничего не значит. Какой тут инцест — он слишком молод, чтобы быть ее папой.

— Можно узнать, в каком?