Гиблая слобода

— У нас не греет радиатор в гостиной. Погодите минутку, я узнаю, можно ли туда войти.

Горничная тут же возвращается, улыбка еще не успела сбежать с лица.

— Пройдите за мной, пожалуйста.

Толстый, пушистый ковер заглушает шум шагов.

Гостиная имеет больше двадцати метров в длину и больше двенадцати в ширину. Перекрытие между седьмым и восьмым этажами разобрано, чердака нет. Над головой не потолок, только стеклянная крыша. Под ней натянут огромный полупрозрачный тент, который рассеивает свет и придает теплоту серому небу.

Вдоль наружной стены тянется обитая кожей скамейка с множеством подушек. У другой стены — монументальный камин резного дерева, где меж двух огромных поленьев, положенных на замысловатый колосник, весело потрескивает огонь. Гостиная разделена пополам тяжелой черной решеткой из кованого железа.

— Что это такое? — еле слышно спрашивает Милу у своего спутника. Оба вытягивают шею.

Одна из внутренних стен заменена стеклянной переборкой, и за ней плещется вода. А внутри этого огромного аквариума видны водоросли, ракушки, рыбы, большие и маленькие, длинные и короткие, с двурогими плавниками и с плавниками в виде парусов, бородатые рыбы из тропиков, с глазами на выкате, тонкие и гибкие рыбы, рыбы — пресмыкающиеся, рыбы всех цветов радуги — и все это движется, кишит за стеклом, а из глубины поднимаются с надоедливым бульканьем пузырьки воздуха, прочерчивая воду двумя пунктирами.

— Не греет вот этот радиатор.

Мастер снимает с плеча сумку.

— Погодите, я подстелю бумагу.

Горничная кладет перед радиатором несколько старых газет, рабочие усаживаются на них и достают инструменты.

Помогая товарищу, Милу украдкой оглядывается, осматривает обои, картины, низкий стол на массивных затейливых ножках, фигуры двух невольников из черного дерева в натуральную величину с факелами в руках…

— Знаешь, прямо глазам не верю.

— Дай‑ка мне ключ номер четырнадцать и помолчи.

— Послушайте…

Возвращается горничная и говорит вполголоса:

— Сюда сейчас придет хозяин. Только не вздумайте просить у него автограф, он этого не любит. Ведите себя так, словно его нет в комнате. Не шумите. Не обращайте на себя внимания.

Входит Марио Мануэло, облаченный в пятнистый халат, напоминающий шкуру ягуара. Он кажется гораздо старше, чем на экране, и волос на голове у него как будто меньше, на лице есть морщины, но кожа такая холеная, что она просто не похожа на кожу обыкновенных людей.

Марио Мануэло опускается в кресло и вздыхает. За его спиной стоит тощий верзила в лиловато — синем костюме в белую полоску и с галстуком бабочкой. Он держит под мышкой длинную записную книжку и перебирает пачку распечатанных писем. К каждому из них приколот соответствующий конверт.

— Концерт во дворце Шайо… — шепчет верзила.

— Нет времени.

Верзила делает пометку в углу одного письма и подсовывает его в самый низ, под остальные.

— Напишите любезное письмо. Тактичный отказ…

— Само собой разумеется, — шепчет верзила. Берет то же письмо, делает другую пометку и кладет обратно.

Милу весь превратился в слух. Он шепчет приятелю:

— Потеха! Он вовсе не так картавит, как в своих песенках.

Лакей, одетый во все темное, останавливается в трех шагах от Марио Мануэло. Он наклоняет голову и, устремив взгляд на носки своих лакированных ботинок, докладывает:

— Пришел парикмахер, мсье.

— Хорошо. Пусть войдет. Подстрижет меня здесь.

Лакей удаляется.

Парикмахер набрасывает на плечи знаменитости полотенце, обкладывает шею валиками из ваты.

' — Как всегда на три сантиметра, мсье Мануэло?

— Сбегай‑ка на кухню, малыш, и принеси таз, а то ковер намочим.

— Ты думаешь, меня не заругают?

Негромко звонит телефон.

— Начинается! — жалобным тоном говорит Марио Мануэло.

Секретарь подлетает к аппарату.

— Это мсье Колен Брюналь. Он желает поговорить с вами относительно Олимпии.

— Хорошо… передайте мне трубку! — и Мануэло протягивает свою длинную руку к белому аппарату, отделанному перламутром.

На кухне повар открывает лакированную дверцу стенного шкафа и вынимает оттуда бутылку бордо. Подмигнув Милу, предлагает:

— Ну как, выпьешь стаканчик?

* * *

Замок Камамбер наполнял особый, одному ему свойственный шум. Порода камня, из которого он был сложен, размеры и расположение комнат этого барского дома, пришедшего в запустение, — все придавало необычный резонанс знакомым звукам: стуку молотка Берлана, клепавшего чью-то чугунную печку, — зимой он чаще занимался починкой печей, чем велосипедов, — позвякиванию кастрюль мадам Хан, скрипу кофейной мельницы мадам Валевской, детским голосам, зубрившим таблицу умножения, крику младенца, которого не покормили вовремя. Возвращаясь с поденной работы, мадам Лампен по дороге набрала ведро воды в колодце. Она с трудом взбиралась по ступенькам гулкой лестницы, опираясь свободной рукой о колено.

Рене Шантелуб поднялся на третий этаж и постучал к Мартену. Прошло несколько секунд, словно за дверью ие решались ответить. Наконец, приглушенный голос спросил: «Кто здесь?» — «Шантелуб». Еще секунда нерешительности, затем щелкнул ключ в замке и дверь отворилась.

Шантелуб вздрогнул.