Гигантский морской змей

Когда отчет комиссии Линнеевского общества Бостона достиг Европы, Дюкротэ де Бленвилль, профессор зоологии и сравнительной анатомии на факультете естественных наук в Париже, тотчас же опубликовал сообщение об этом в «Журнале физики, химии и естественной истории». Что более всего заинтересовало профессора в этом деле, так это открытие нового вида змей, «весьма отличных от прочих рептилий, с особенно необычным расположением позвоночника, ребер и способом передвижения, которые можно увидеть лишь у немногих или вообще ни у кого из других рептилий». На это Александр Лесуер, проживавший в это время в Бостоне, написал профессору, что он лично для очистки совести препарировал одну часть знаменитого Scoliophis atlanticus и нашел, что тот не что иное, как обыкновенный черный уж, искалеченный болезнью!

«…У меня нет никаких сомнений, — пишет Лесуер, — что это животное просто калека; может быть, его сильно ударили в молодости, и ущемленные части, оставшиеся такими навсегда, не смогли развиться дальше или, по крайней мере, развиться обычным образом, тогда как неповрежденные продолжали расти, как и должно, и доразвились совершенно нормально…»

Вы себе представляете, как порадовались все скептики, юмористы и другие насмешники? Все построение, возникшее в результате столь тщательного расследования, рухнуло под бурей смеха. Некоторые решили, что эксперты, виновные в столь грубой ошибке, были просто неспособны различить истинное от ложного и их следует признать простодушными жертвами мистификаторов, ясновидящих или болтливых пьяниц. Публика клялась, правда слишком рано, что больше ее не проведешь.

Однако Лесуер не довольствовался объявлением патологического характера сколиофиса. Он прибавил: «Что до знаменитого гигантского морского змея, чьим детенышем его посчитали, если он появится следующим летом, то я намерен лично его осмотреть».

С точки зрения общественного мнения дело было закрыто. Неизвестное животное, подозрительное с самого начала, стало объектом насмешек.

ВЕЛИКАЯ ДАТА: КРЕШЕИПЕ МЕГОФИАСА

Невзирая на все эти превратности судьбы, 1817-й стал праздничным годом для нашего героя. Кроме того, что его увидело столько людей, он именно в этот год получил то, что можно было бы назвать его дворянским титулом: научное имя. В 1817 году крупный франко-американский натуралист Константин Самюэль Рафинеск-Шмалыд опубликовал в «Америкэн мансли мэгэзин» описание зверя из Глочестера, для которого предложил новое родовое имя Megophias, то есть «Большой змей».

Статья, в которой фигурировало это название, была перепечатана в 1819 году в «Философишэн мэгэзин» под своим изначальным названием: «Рассуждение по поводу водяных змей, морских змей и морских змеев».

Дав обзор новых видов настоящих морских змей, последняя из которых достигала от 2, 5 до 3 метров, Рафинеск продолжал:

«Этот последний вид кажется мне самым крупным из морских змей, которых доселе осматривали натуралисты. Но экземпляры и гораздо больших размеров появлялись в разное время. Если бы у меня было свободное время просмотреть все сообщения путешественников и историков, то, без сомнения, я мог бы привлечь внимание ко многим из них, но приходится отложить эту тягостную работу, и я вынужден предупредить всех тех, кто собирается вести изыскания в данной области, об обманчивом характере этих несовершенных и преувеличенных сообщений древних и неизвестных авторов. Каждый раз, когда они забывают упомянуть о чешуе или о хвосте их морских змеев, или когда они утверждают, что чешуи вообще не было, или что у них были жабры и плавники, будьте уверены — речь идет о самых настоящих рыбах, а вовсе не о змеях. Конечно, вполне вероятно, что существуют морские змеи без чешуи, так как подобное явление встречается у наземных змей; есть рыбы, снабженные чешуей и на вид лишенные плавников; но не существует рыб без жабер и змей с жабрами! На этой важной черте базируется разграничение классов.

Почти все авторы, которых мне довелось прочесть, игнорируют это очевидное различие и, по примеру древних греческих и римских писателей, нарекают морскими змеями больших угрей и других рыб, которых им посчастливилось увидеть. Боюсь, что с подобной же невнимательностью мы сталкиваемся у Понтоппидана в его «Естественной истории Норвегии», Монжиторе в «Достопримечательности Сицилии», Лега в «Путешествиях на остров Родригес» и так далее. Их наблюдения, так же как и факты, которые они сообщают, не менее ценны, поскольку относятся к диковинным неизвестным рыбам, редко наблюдаемым человеком».

Сразу скажем, что если Рафинеск явно ошибся в своем определении работы епископа Понтоппидана, то он был совершенно прав в том, что касалось трудов Монжиторе и Лега.