Гиганты и игрушки

Рекламы все так же весело зазывали публику. А сообщения из многочисленных филиалов фирмы с каждым днем становились все тревожнее. Сравнивая данные отдела производства и отдела сбыта, Айда уже не пытался скрыть своей глубочайшей подавленности. Круги у него под глазами стали еще темнее, на щеки легли тени. Он бесцельно слонялся по отделу, его серебряные, некогда тщательно подстриженные волосы отросли и уныло свисали на лоб. Айда безжалостно обламывал крылья реактивным самолетам. Он молчал, но всем было ясно — старик делает неимоверные усилия, чтобы не поддаться отчаянию. И все-таки он до конца боролся за жалкую иллюзию. Захлебывался ядом цифр и все же боролся. Каждый день он бегал на выставку, суетился, давал какие-то пустяковые указания. Он не замечал ничего — ни палящего августовского солнца, ни пыли, ни плавящегося асфальта — и с прежним усердием взращивал иллюзию на знойных, залитых злым светом улицах. А я без конца совершенствовал детали этой иллюзии. Мыкался по редакциям, торчал на радио и телевидении, обивал пороги писателей и физиков.

Но вот, в один прекрасный день «Самсон» получил удар в самое сердце. «Мурата сётэн» выдала нам векселя, а банк отказался принять их к учету. Эта фирма со дня своего основания была в тесной дружбе с «Самсоном». Всякий раз, как мы попадали в трудное положение, «Мурата сётэн» протягивала нам руку помощи. Она всегда была нам верным союзником, в ее руках сосредоточен почти весь наш сбыт. Наше сотрудничество — взаимное предоставление капитала, обмен служащими — снискало добрую славу в деловом мире.

Слухи о том, что у «Мурата сётэн» застой в делах, носились уже давно, но мы к ним привыкли и не придавали им особого значения. И когда «Мурата сётэн» объявила, что задолженность ее достигла двухсот миллионов иен и что ею выдано на двадцать миллионов иен неучитываемых векселей, по всему высоченному зданию «Самсона», сверху донизу, пробежала судорога. Весть немедленно просочилась на лестницы, хлынула в окна, в двери, в замочные скважины и затопила все комнаты. Люди съеживались, словно им нанесли удар в солнечное сплетение. Собирались группками, перешептывались. Говорили, что «Мурата сётэн» лопнула, необдуманно вложив деньги в производство консервов и соков, а затоваривание нашей карамелью тут ни при чем. Эта, в общем-то очень правдоподобная, версия вышла из кабинета одного из членов правления и через некоторое время уже гуляла по всем этажам. Но теперь служащие сомневались решительно во всем. Пошептавшись и испытав какое-то горькое удовлетворение от того, что предчувствия их оправдались, они вновь возвращались к своим столам, таща на себе тяжкое бремя молчания.

В этот день мы с Айда ходили в детский театр «Геркулеса» и вернулись в отдел поздно вечером. У входа нам повстречался разъездной агент, и от него мы узнали эту историю во всех подробностях. Айда сейчас же прошел в кабинет одного из членов правления. Там горел яркий свет, за дверью сердито и громко спорили. Я дожидался Айда у нас в отделе. Вернулся он быстро. Устало плюхнулся на вертящийся стул и принялся рассказывать: решено установить непосредственный контакт со всеми оптовиками, которых обслуживала «Мурата сётэн». Задолженность этой фирмы «Самсон» берет на себя. Один из наших членов правления откомандирован в «Мурата сётэн» для контроля над всеми операциями.

— Из-за чего же, в конце концов, это случилось? Из-за консервов или из-за карамели? — спросил я.

Айда сделал вид, что не расслышал моего вопроса, и стал наводить порядок у себя на столе. Он брал бумаги одну за другой, скручивал их, комкал и рвал. Дышал он неровно, его тощие плечи вздрагивали. Потом вдруг глянул в окно, распрямился, глаза его сердито блеснули. Бросив надорванную бумагу, он встал со стула, высунулся в окно, посмотрел на ночное небо.

— Безобразие! Огни не горят!

Я подошел к окну. Над крышей плавал надувной резиновый космонавт — наша ночная реклама. Он колыхался в темном небе, словно огромная медуза. Айда резко повернулся и обычной торопливой походкой пошел к столу с телефоном, бормоча на ходу нужный номер. Я глядел ему в спину: вид довольно жалкий — один-одинешенек на поле боя.