Гёте

Во время весенней ярмарки Гете нс раз заходил со Шлоссером к одному честному жестянщику, устроившему столовую на Брюле. Собственно говоря, это был не настоящий трактир. Оловянная посуда украшала поставец и сундуки в столовой. На первом этаже было скромное помещение семьи Шёнкопф[34]

: печка с зелёными изразцами, диван, круглый столик и в углу конторка Катеринхен. Студент не замедлил обратить внимание на живую и хорошенькую девушку, прислуживавшую за столом. Катеринхен, которую он постоянно называет Анхен, было двадцать один год, она была не очень высока, но стройна и всех пленяла смеющимся полным личиком. Отнюдь не красавица, она была весьма привлекательна своими лукавыми голубыми глазами, красиво выгнутыми бровями, маленьким алым ртом с чуть приподнятыми уголками губ и толстеньким подбородком. В ней было своенравное очарование, чувствовалось что-то живое, честное и сердечное. Что у неё имелось немало обожателей — это было неизбежно. Но до сих пор она не привязывалась ни к кому. У неё было слишком много дел, и надо было видеть, как она двадцать раз спускалась и поднималась по лестнице, принося кушанья из кухни, вино из погреба, на ходу раздавая тарелки и улыбки, выслушивая вперемежку любезности одних и приставания других.

Гёте полюбил её, перестал ходить к профессору Людевику и начал столоваться у Шёнкопфов. Увлекло ли её его прекрасное, правильное, несмотря на несколько длинный нос, лицо, лучезарный лоб, увенчанный тёмными кудрями, красноречие и ум, которым сверкали его чёрные глаза, но она сейчас же ответила ему взаимностью. Как ловкая девушка, она сумела скрыть свою любовь от глаз завсегдатаев. Перед родителями и пансионерами она обращалась с Гёте по-приятельски. Со своей стороны он тоже делал вид, что ухаживает за барышней из хорошей семьи и пренебрегает дочерью трактирщика. Они вознаграждали себя тем, что встречались на лестнице, обменивались поцелуями за дверями и устраивали свидания у вдовы Шраубе.

В письмах к Корнелии, чтобы не возбудить подозрений, Гёте небрежно упоминает о маленькой Шёнкопф, «доброй девушке», взявшей на себя в качестве «экономки» заботу о его бельё и платье. Больше ничего! Да, но надо почитать его письма к Беришу, трепещущие страстью, полные восторга и ревности, чтобы почувствовать силу его любви. Он вырезает инициалы Катеринхен на коре деревьев, посвящает ей пламенные стихи, под разными предлогами целые дни проводит около неё в маленькой квартирке на Брюле. Как-то раз он задержался там долго. Она ушла в театр, а он сидел один, облокотившись о маленькую конторку, и наслаждался своим счастьем, опьянялся идиллической обстановкой, созданной вещами, к которым она привязана. Он погрузился в воспоминания о протёкших часах. Какое ему дело до остальных воздыхателей! Он владеет сердцем своей милой и «дарами, ради которых другой совершил бы паломничество в Рим». Он поспешно выхватил из конторки листок бумаги и излил свою радость в письме к Беришу. Письмо это написано на французском языке — классическом языке любви. «Я хотел выйти вместе с ней, но, чтобы помешать мне это сделать, она дала мне ключ от своего письменного стола и полное право делать и писать всё, что я захочу. Уходя, она сказала мне: «Оставайтесь здесь до моего прихода, у вас всегда столько вымыслов в голове, и, если вам захочется, набрасывайте их в стихах или прозе на бумаге. Отцу я придумаю какую-нибудь галиматью, чтобы объяснить, почему вы остаётесь, а если он догадается об истине, пускай догадывается». И счастливый поклонник прибавляет с лукавой иронией: «Она ещё оставила мне два чудесных яблока, подношение моего соперника. Я их съел. Они были замечательно вкусны».

Но иногда роли менялись, и он считал себя вытесненным другим. В интересах дела Катеринхен принуждала себя быть любезной и приветливой со всеми, и некоторые завсегдатаи преследовали её своими ухаживаниями. Это бесило Вольфганга. Напрасно умоляла она избавить её от несправедливых упрёков и сцен ревности. Когда после прекрасного лета 1767 года наступили холодные и дождливые осенние дни, небо влюблённых тоже покрылось тучами. Измученный своей безысходной страстью — нечего было и думать жениться на Катеринхен, — опечаленный отъездом Бериша, которого рассчитал граф фон Линденау, Гёте сделался раздражительным, почти желчным. Его ревнивое недоверие было постоянно настороже.