Гёте

Другой раз Гёте сидит за мольбертом, разрисовывая цветами ленты для Фридерики. Этот незначительный факт тоже вдохновляет его на стихотворение. Сколько стихов, где ключом бьёт радость встреч, и сколько других, орошённых слезами разлуки! Он создаёт песнь, бодрую, вдохновенную, как старые народные песни. И в каждом образе трепещет живая природа, призванная Гердером на помощь музам. Еле уловимое душевное переживание, меняющийся цвет неба, благоухание проходящих мгновений, робкое признание — всё, что переживается, всё запечатлевается; всё, что он видит, он перечувствует и воплотит в стихах. Живая жизнь торжествует, условность побеждена! Нет более подражания Анакреонту[51]

— во весь рост встаёт перед нами большой поэт. Сверкание лугов, блестящих от росы и солнца, хмельное пробуждение кустов и щебетание птичек воспел Гёте в своей «Майской песне».

Разве можно его не любить, если он приезжает в Зезенгейм с сердцем, полным любви, с головой, полной образов и вымыслов, если чёрные глаза его искрятся умом, мыслью и весельем! С пастором он рассуждает о богословии и архитектуре — ведь надо выработать план для ремонта дома. Когда он сидит с обеими девушками на скамейке или в жасминовой беседке, он вспоминает о своей жизни во Франкфурте и Лейпциге, рассказывает о своих студенческих приключениях — почти обо всех, вернее, обо всех, кроме одного. Он развёртывает перед их изумлёнными глазами крестьянок картины празднования коронации Иосифа II или въезда Марии-Антуанетты. Если он их забавляет, а иногда и поддразнивает, то умеет и помогать им. Надо видеть, как он бежит с граблями, чтобы ворошить сено, или с верёвкой, чтобы развешивать кукурузу. На него смотрят как на близкого человека, на жениха Фридерики! Его приглашают дядюшки и двоюродные братья, друзья, крупные окрестные фермеры. Он желанный гость везде: ест охотно, пьёт как добрый старый эльзасец. Рейнские острова влекут к себе влюблённых. Какая радость идти вдвоём на рыбную ловлю, с удочками на плече, а потом вместе с перевозчиками жарить улов на сковородке! Только речные комары, которых Гёте панически боялся (недаром он защищал ноги двойными чулками), могли прогнать влюблённых и заставить их вернуться домой.

Был ли Гёте счастлив? Нет, потому что смутная тревога медленно, как туча, поднималась из тёмных глубин его души. Время шло. Близился час отъезда и разлуки. Разбудит ли он Фридерику от сладкого сна, разобьёт ли её надежды? Сам грубой рукой закроет ли перед ней светлое будущее, к которому звал? Им овладевало смущение и нерешительность. «Я вернусь или не вернусь, — пишет он Зальцману из Зезенгейма в июне 1771 года, — Ненастье на дворе и в моём сердце. Злой ветер рвёт виноградные листья под моим окном, а душа моя мечется в растерянности, вроде флюгера на той колокольне». Как решиться покинуть эти края, бывшие свидетелями его счастья? И неужели им суждено стать также свидетелями его преступного забвения? И кругом, и у него на душе мрачно. Девочка теперь «больна от тоски». Чтобы рассеяться, он в Духов день до двух часов ночи танцевал со старшей сестрой у рейхсвогского бургомистра. Пусть Зальцман пришлёт ему скорее конфет и сладостей: уж очень невеселы теперь лица в доме зезенгеймского священника.

На душе у него тяжело, нехорошо. Но он знает, что оставит Фридерику, уедет втихомолку, как вор. И трудно отделаться от душевной тяготы. Он тщетно старается развлечься тем, что раскрашивает экипаж пастора, украшает его букетами. Вянут розы его любви, и грызущим червём заползают в душу угрызения совести, раньше даже, чем он совершает роковую подлость.

Ещё месяц, и он уедет в Страсбург, решив уже не возвращаться. Его неумолимый гений не позволяет ему больше оставаться. «Не хотеть быть ничем, а хотеть стать всем».

Он догадывается, предчувствует, что его ждёт великое будущее и что ради этого надо приносить жертвы. Он должен идти прямо вперёд, не оглядываясь ни на свои ошибки, ни на принесённых в жертву. Ах, идиллия разбита! Но в глубине его трепещущей, опьянённой вдохновением души зарождается драма, которая, станет поэтической исповедью: «Фауст» — трагедия гения. Он изобразит там человека, странно похожего на него самого: это алхимик, жаждущий истины и радости. А в полумраке церковного портала, слегка напоминающего эльзасский собор, он покажет нежную покинутую девушку: у неё, как у Фридерики, трогательные голубые глаза и белокурые косы, и будут звать её Маргаритой.