Гёте

Да и вообще, — спрашивает себя иногда Гёте, проводив из Иены жену с сыном и снова в тишине склонившись над страницами рукописи, — разве не странно, что короткая приятная встреча переросла в мою судьбу, а ведь я и не помышлял об этом. Неужели нам никогда не суждено познать мимолетное наивное чувство, чувство, которое исчезает так же, как зародилось, беспричинно, как летнее утро? Неужели и эти античные отношения онемечатся, отяжелеют? Разве не лучше мужественно расстаться, и пусть каждый вернет себе свободу, от которой он сам добровольно отказался? Вероятно, в таком настроении пребывал он в осенний день, когда, уехав в Швейцарию, вдали от подруги, остановился возле ручья у дерева и, глядя на него, увидел воплощение своей любви и своей судьбы.

Мало яблок на нем, а раньше ветки ломились.Что же виною тому? Ствол обвивает лоза.К дереву я подошел, сплетенье раздвинул и началОстрым кривым лезвием гибкие ветви срезать.

Тотчас, однако, я вздрогнул: с глубоким и жалобным вздохомДерево стало шептать, скорбно листвой шелестя:«О, не мучай меня, срывая сплетенные ветви,Ты жестокой рукой жизнь исторгаешь мою.Кем иным, как не мной, лоза вскормлена эта?Листьев ее от моих я не могу отличить.

Как не любить мне лозы, которой я лишь опора?Тихо и жадно прильнув, ствол мой она обвила.Сотни пустила она корней и сотни побегов;Крепче и крепче они в жизнь проникают мою,Пищу беря от меня, поглощая то, что мне нужно,

Всю сердцевину, она с ней мою душу сосет.Я понапрасну питаюсь: мой корень, ветвистый и мощный,Сока живого струит лишь половину наверх…Крона всего лишена: вершины, крайние ветвиСохнут, и сохнет — увы! — сук, наклоненный к ручью…Чувствуя только ее, смертоносному рад я убранству,

Цепким узам я рад, счастлив нарядом чужим…Сладостно нам расточенье: оставь мне эту отраду!Тех, кто отдался любви, может ли жизнь удержать?

В этом стихотворении — оно называется «Аминт» — выражена вся сущность гётевского брака. И нам, потомкам, уже нечего добавить к его словам.

Воспитание мальчика страдает от противоречивых влияний — повседневности и искусства. Это противоречие сказалось с особой силой в самый решающий период воспитания Августа — между шестью и восемнадцатью годами. Гёте, знаток и друг детей, который почти один вырастил Фрица фон Штейна, который так много сделал для сестер и братьев Шарлотты Буфф, для детей Карла Августа, Гердера, Якоби, разумеется, занимался собственным сыном, особенно когда тот был мал. Мальчик любит отца, он откровенен с ним и относится к нему, как к другу. Наряженный в одежду горняка, Август принимает участие в праздничном шествии в Ильменау, и отец сам укладывает его вечером в кровать. В Иене, во дворце, мальчик играет с маленькой девочкой. Оторвавшись от рукописи, Гёте подходит к окну и замечает детей. Он привязывает по кусочку пирога к двум веревочкам и спускает их вниз во двор. Ему весело смотреть, как прыгают дети, стараясь схватить гостинец. Гёте делает им из тыквы голову черта, глаза которого мечут огонь, рисует декорации для кукольного театра. И как некогда отец, Август смотрит спектакли театра теней. Здесь и доктор Фауст, и черт… Но самое смешное, что навсегда запомнилось мальчику, — кошка опрокинула, свечу!..

И все-таки, может быть, пятидесятилетний Гёте слишком стар, может быть, он слишком ушел в себя? Ясно одно: между отцом и сыном не было постоянного общения, первого условия настоящего воспитания. Гёте опоздал воспитывать сына.