Гиперион

Я знаю, это бесконечная мука — прощаться с тем местом, где ты видел в своих мечтах и надеждах расцветшие цветы и плоды всего человечества. Но уцелел ты сам, уцелели немногие тебе близкие отдельные люди, и это прекрасно — найти целый мир в себе самом и этих немногих.

Что же касается Общего, то у меня лишь одно

утешение, а именно что всякое брожение и разложение неизбежно ведут либо к уничтожению, либо к новой организации. Но уничтожения нет, значит, из нашего тлена должна возродиться юность мира. Можно сказать с уверенностью, что никогда еще мир не выглядел так пестро, как сейчас. Он несет в себе чудовищное разнообразие противоречий и контрастов. Старое и новое! Культура и неотесанность! Злоба и страсть! Эгоизм в овечьей шкуре, эгоизм в волчьей шкуре! Суеверие и безверие! Рабство и деспотизм! Неразумная мудрость, немудрый разум! Бездуховные чувства, бесчувственный дух! История, опыт, традиция без философии, философия без опыта! Энергия без принципов, принципы без энергии. Строгость без человечности, человечность без строгости. Льстивое низкопоклонство, беззастенчивое бесстыдство! Преждевременно созревшие юноши, ребячливые мужи! — Эту литанию можно бы продолжать от восхода солнца до полуночи и при этом назвать лишь тысячную долю признаков хаоса человечества. Но так и должно быть! Сей характер более изученной части рода человеческого есть, конечно, предвестник чрезвычайных событий. Я верю в грядущую революцию образа мыслей и форм представления, которая посрамит все до нее бывшие. И для нее Германия может очень многое сделать. Чем тише нарастает государство, тем пышнее расцветает оно, когда придет срок. Германия тиха, скромна[328], здесь много думают, много работают и большие движения происходят в сердцах молодых, не оформляясь во фразы, как в иных местах. Больше образования, и еще больше, бесконечно больше материала для образования! — Доброжелательство и прилежание, детскость сердца и мужественность духа — вот элементы, из которых слагается прекрасный народ. Где найдем мы эти черты более выраженными, чем у немцев? Конечно, низкое подражательство нанесло им большой урон, но чем философичнее они становились, тем самостоятельнее. Вы ведь сами говорите, мой милый: теперь нужно жить для Родины. Скоро ли Вы собираетесь это сделать? Приезжайте! Приезжайте сюда! Я Вас не пойму, если Вы не приедете. В Париже Вы бедный человек. Здесь же Ваше сердце очень, очень богато, богаче, чем Вы сами, может быть, подозреваете, а дух Ваш, как я полагаю, тоже не оскудел. Здесь у Вас есть друзья, я в том числе. <...>.

№ 136. НОЙФЕРУ

Франкфурт, 16 февр. 97

Мой дорогой! Я объехал земной шар радости, с тех пор как мы с тобой перестали писать друг другу. Я охотно рассказал бы тебе о себе, если бы хоть на минуту мог остановиться и оглянуться назад. Волна несет меня все дальше, и все мое существо слишком охвачено жизнью, чтобы я мог над собою задуматься.

И это все длится! Я все еще счастлив, как в первый миг! Это вечная, радостная, святая дружба с существом, которое по ошибке попало в наше жалкое, бездуховное и бестолковое столетье! Моему чувству прекрасного теперь ничто не угрожает. Вечным ориентиром служит ему эта головка мадонны. Мой рассудок учится у нее, как школьник, и мой беспокойный нрав смягчается и веселеет с каждым днем в ее довольствующемся малым мирном мире. Честное слово, милый Нойфер, я на пути к тому, чтобы в самом деле перестать быть шалопаем. А что до самого меня, то я стал немного больше собой доволен. Сочиняю мало и не философствую почти совсем. Но то, что я сочиняю, имеет в себе более живости и формы, моя фантазия с большей охотой принимает в себя образы мира, сердце мое исполнено радости, и если священный жребий сохранит мне мою счастливую жизнь, то надеюсь сделать в будущем больше, чем до сей поры.

Я понимаю, милый брат, что ты хотел бы слышать более подробный рассказ о моем счастии. Но этого я не смею! Не раз уже я и плакал, и негодовал на этот мир, в котором самое драгоценное нельзя доверить даже бумаге, посылаемой другу. Посылаю тебе стихотворение, посвященное ей[329]

, которое я написал в конце прошлой зимы.

Все лето я провел в Касселе и на водах в Вестфалии, в тех местах, где некогда произошла битва Германа, по большей части в обществе Гейнзе, который тебе известен как автор «Ардингелло». Это замечательный старик! Я никогда еще не встречал такого беспредельного развития духа при такой детской простоте.

Первый том моего «Гипериона» выйдет в свет к ближайшей пасхе[330]. Привходящие обстоятельства задержали его издание.