Гиперион

[Он пересылает письмо, где дети благодарят Карла за подарки, которые он им прислал.]

Прекрасные осенние дни благотворны для меня. Мы теперь с моим воспитанником остались в одиночестве в домике в саду. Семейство в связи с ярмаркой переселилось в город. Чистый, свежий воздух и прекрасный свет, свойственный этому времени года, и спокойная земля с ее темной зеленью, даже с увядающей зеленью, и с прозрачными мерцающими плодами ее деревьев, облака, туманы, чистейшие звездные ночи — все это ближе моему сердцу, чем какой-либо другой период жизни природы. В этом времени года живет особый, тихий и нежный дух.

Был у меня в гостях Нойфер. Мы провели вместе несколько дней в превеликом удовольствии. Его сердечность и веселый нрав — лучшее лекарство для нашего брата.

Я высоко ценю, милый Карл, то усердие, с коим ты принялся за свою работу на службе. Ведь не столько то, что мы делаем, но как

мы это делаем, не материал и положение, но обращение с этим материалом и положением определяют ценность человеческих усилий. В любой человеческой деятельности есть совершенство, даже в составлении актов. Конечно, рыба стремится в воду, а птица в небо, и среди людей также каждый принадлежит своей стихии. Но не следует думать, что самое однородное есть одновременно и самое подходящее. Идеальный ум старается сделать своей стихией эмпирическое, земное, ограниченное. Если это ему удается, тогда он, и только он, становится совершенным человеком.

№ 147. БРАТУ

Франкфурт, 2 ноябр. 97

Дорогой мой!

Для меня бесконечно много значит найти себя так дружески и действенно отразившимся в твоей душе. Ничто не успокаивает и не смягчает меня так, как капля простой, нефальшивой любви, — и напротив, человеческая холодность и подспудное стремление поработить тебя, при всей предусмотрительности, на которую я способен, держат меня все время в напряжении, приводя к непомерным усилиям и движениям в моей внутренней жизни. Милый Карл! Есть прекрасная полнота жизни во всем, что мы делаем, когда это совершается со спокойной душой и нас оживляет спокойное ровное пламя, и мне кажется, я все более нахожу это в созданиях старых мастеров, во всех жанрах, как преобладающий дух. Но кто сохранит это прекрасное состояние, пробиваясь через разные препоны, где его толкают и так и сяк? И кто может удержать свое сердце в его прекрасных пределах, когда мир напускается на него с кулаками? Чем более искушает нас Ничто, как пропасть, раскрывающая нам навстречу свой рот в зевке, или тысячеликое Нечто общества и человеческой деятельности, что, бесформенное, бездушное и равнодушное, преследует нас и рассеивает наши мысли, — тем более страстным, и горячим, и мощным должно быть сопротивление с нашей стороны. Или не должно?

Это то самое, что ты испытал и на себе, мой милый! Скудость и нищета вовне превращают избыток в твоем сердце в нищету и скудость. Ты не знаешь, куда тебе деваться со своей любовью, и должен идти побираться своего богатства ради. Не делает ли так судьба нечистым наше Чистейшее, не суждено ли нам погибнуть, без вины виноватым? Кто пособит нам в такой беде? Если ты можешь просто заняться делом, просто корпеть над какой-то работой, и то уже благо. Тем самым ты всегда имеешь перед глазами тень совершенства, и взор твой каждый день получает пищу для наслаждения. С таким настроением читал я некогда Канта. Дух его был тогда еще далек от меня. Все в целом было чуждо, как всякому другому. Но каждый вечер я преодолевал новые трудности и это давало мне сознание собственной свободы; а сознание нашей свободы, нашего труда, в чем бы он ни заключался, глубоко родственно чувству высокой, божественной свободы, что одновременно есть чувство высочайшего, совершенного. И в самом предмете, пусть он всего лишь фрагмент, но как только в нем появляется какой-то порядок, есть тень совершенного. Иначе как бы иная прекрасная женская душа могла иметь целый мир в своей чисто прибранной горнице?

Стихотворение «К эфиру», подписанное буквой Д, в новом Шиллеровом альманахе — мое. Может быть, оно попадется тебе и ты найдешь в нем отдохновение для твоего сердца. — Еще советую тебе, сходи в Вайинген к дьякону Концу[337]. Ты, право, не пожалеешь, познакомившись с ним, и я думаю, он тоже тебя полюбит. Заверь его в моей самой теплой памяти о нем и поблагодари от моего имени за драгоценный для меня привет, что передал мне от него Нойфер, и за дружелюбный прием, оказанный моему «Гипериону». Скажи ему, что я ждал только выхода второго тома, чтобы послать ему оба вместе и задать ему в связи с этой книжечкой некоторые вопросы, которые меня особенно волнуют. — Я нахожусь в некоторой оппозиции к господствующим сейчас вкусам, и впредь не собираюсь особенно поступаться своими взглядами, и думаю, что пробьюсь. Я думаю, как Клопшток: