Гипсовый трубач

Глава 22

Ошибка Пат Сэлендж

Кокотов проснулся от грохота. Прямо перед ним, на стуле, лежали его ручные часы, похожие на уползающую садовую улитку, которая вместо обычной витой раковины тащит на себе зачем-то римский циферблат.

«Бог ты мой! Начало одиннадцатого!» — изумился он и тут же услышал доносившиеся из прихожей мощные удары: бум, бум, бум!

Обжигаясь пятками о холодный пол, он вскочил с постели, рванул в прихожую и отпер дверь. На пороге стоял Жарынин, омерзительно бодрый и отвратительно довольный жизнью. В его насмешливых глазах не было даже и тени смущения по поводу давешнего декаданса. Напротив, он смотрел на писателя строго, так, словно тот бежал вечор не от фривольных бухгалтерш, не от свального греха, а от выполнения своих непосредственных соавторских обязанностей.

— Мы проспали завтрак, сэр! — сурово сообщил он и приказал: — Одевайтесь! Может, что-то еще и осталось.

— Сейчас, — отозвался Кокотов и метнулся, конфузясь, в комнату.

После вчерашнего ему было неловко стоять перед режиссером в длинных полосатых трусах и застиранной майке с трудно читаемой надписью: «VIII региональная научно-практическая конференция учителей-методистов».

— Экий вы, однако! — с досадой молвил тот и отвернулся, словно поняв трепетную душу Андрея Львовича. — Жду вас в «зимнем саду».

…Пищеблок был пуст, лишь официантки, гулко стуча тарелками и противно скрежеща вилками-ложками, собирали со столов грязную посуду и тележками свозили ее на мойку. Из насельников оставался только академик архитектуры Пустохин, неподвижно уткнувшийся лицом в стол. Жарынин со скорбной вопросительностью посмотрел на монументальную Евгению Ивановну, стоявшую в дверях своей стеклянной кабинки.

— Мы тоже сначала подумали! — добродушно сообщила она. — Слава богу, просто уснул. Старенький… Идите — там накрыто.

— Спасибо!

— Это даже хорошо, что вы опоздали, — вдогонку добавила она. — Жуков-то-Хаит совсем озверел. Наверное, скоро перекоробится…

Припозднившимся соавторам оставили две тарелки отвердевшей каши и два располовиненных яйца, облагороженных каплями майонеза. Яйца были такие мелкие, словно снесла их не курица, а голубица. Зато Ян Казимирович сердечно позаботился о младших коллегах, гостеприимно оставив открытой банку с морской капустой.

— Смотрите! — удивился Кокотов.

На том месте, где обычно сидел Жуков-Хаит, обнаружились слова, написанные, точнее сказать насыпанные, хлебными крошками:

РОССИЯ, РУСЬ, ХРАНИ СЕБЯ, ХРА

Видимо, для окончания замысла не хватило расходных материалов. И точно: хлебница оказалась пуста.

— Татьяна! — гаркнул режиссер.

Официантки мгновенно оглянулись на него, словно их тоже звали Татьянами, но потом, спохватившись, вновь занялись грязной посудой. Вскоре появилась Татьяна, неся на подносе хлеб и две порции бигоса: в тушеной капусте едва различались несколько кусочков колбасы воспаленно-красного цвета.

— Видели, что вытворяет? — Она кивнула на артефакт. — Специально не убирала, чтоб вы убедились!

— Обострение? — скорбно спросил Жарынин.

— Жуть! Скоро перекоробится… — кивнула Татьяна, смахнула крошки полотенцем в передничек и ушла.

— Что значит «перекоробится»? — глядя ей вслед, поинтересовался Кокотов.

— Сами увидите.

— Вы мне обещали рассказать про Жукова-Хаита!

— Это грустная история. Стоит ли начинать с нее день? — Он в задумчивости проделал ложкой отверстие в затвердевшей каше.

— Стоит.

— Нет. Это выбьет вас из рабочего состояния.

— Ах, значит, вы заботитесь о моем рабочем состоянии! — воскликнул писатель, растратив недельный запас сарказма.

— Конечно забочусь! — ответил режиссер так, словно вчера ничего не случилось. — Давайте-ка я лучше дорасскажу вам про Пат Сэлендж!

— Ну, дорасскажите! — неохотно согласился Кокотов.

— Вы помните, на чем я остановился?

— Конечно. Пат выбирала знаменитую женщину, чей чувственный опыт…

— Коллега, будьте проще! Она выбирала оргазм. Ей предложили на вкус: Клеопатру, Маргариту Наваррскую, мадам Помпадур, Екатерину Великую, леди Гамильтон, Сару Бернар, Мерилин Монро, Любовь Орлову, принцессу Диану, Лилю Брик… Но она выбрала… Кого?

— Не знаю.

— Думайте!

— Монику Левински?

— Вы бы еще Хилари Клинтон назвали! Выбрала она, конечно же, Мерилин Монро!

— Да, действительно, как же я не догадался! И что?

— А вот что! Наша Пат, расплатившись, благоговейно приняла из рук топ-менеджера маленькую бархатную коробочку, в каких дарят невестам бриллиантовое кольцо, принесла ее домой и, открыв, поставила рядом с фотографией покойной мамы, так и не нашедшей женского счастья ни с одним из своих четырех мужей. В мягком углублении лежал драгоценный чип, изготовленный затейниками из фирмы «Лавдриминтернешнл» в виде золотого сердечка. «Вот, мама…» — вымолвила Пат и заплакала от счастья.

— А знаете, что я подумал? — перебил соавтора Кокотов.

— Что?

— Если наука сумеет восстановить все ощущения, пережитые нами, тогда, скажем, дочь сможет испытать то, что чувствовала мать, зачиная ее… Или даже… отец, — после некоторой паузы добавил писатель и смутился.