Гипсовый трубач

«…Время подходило к трем ночи. Полковник Александров сидел у стола, на котором стоял остывший чайник и лежали обрезки колбасы, сыра и булки.

— Через полчаса я уеду, — сказал он Ольге. — Жаль, что так и не пришлось мне повидать Женьку…

Вдруг наружная дверь хлопнула. Раздвинулась портьера, появилась Женя… Лоб ее был забрызган грязью, помятое платье в пятнах… Отец взял Женю на руки, сел на диван, посадил ее себе на колени. Он заглянул ей в лицо и вытер ладонью ее запачканный лоб.

— Да, хорошо! Ты молодец человек, Женя!

— Но ты вся в грязи, лицо черное! Как ты сюда попала? — спросила Ольга.

Женя показала ей на портьеру, и Ольга увидела Тимура… У него было влажное, усталое лицо честно выполнившего свой долг рабочего человека…»

Полковник Александров тепло поблагодарил юношу за своевременную доставку Жени и попросил, извинившись, оставить его наедине с дочерьми.

— Дорогие Оля и Женя, — сказал он. — Я знаю, срочный вызов в часть — это, возможно, хитрая уловка НКВД, и в поезде меня арестуют…

— За что?! — в ужасе вскричали обе.

— Для этого я должен рассказать вам правду. Я не сын водопроводчика, как вы думали. Я в прошлом белый офицер, командовал конными разведчиками лейб-гвардии Волынского полка. Я честно сражался под трехцветным стягом за то, чтобы вся власть в России перешла к Учредительному собранию. Но мы проиграли, а потом большевики предложили нам, уцелевшим офицерам, перейти к ним на службу и стать военспецами. Только что родилась ты, Оля, надо было кормить семью, и я согласился. Служить мне пришлось сначала под началом Троцкого, а потом Тухачевского. Оба, конечно, те еще мерзавцы, но выбирать не приходилось. Когда раскрыли заговор маршалов против Сталина, я воевал в Испании. Это меня и спасло. Но теперь, кажется, пришла моя очередь… Коба ничего не забывает и не прощает. Не волнуйтесь, живым я не дамся! Вы, мои девочки, не станете ЧСВН — членами семьи врага народа.

— Папа, но почему ты встал на путь борьбы с Советской властью? — сквозь слезы удивилась старшая, Оля. — Ведь все у нас было так славно! Мы ни в чем не нуждались. Мы пели хорошие песни, учились, боролись…

— Поймите, доченьки! За глянцевой вывеской страны, где так вольно дышит человек, на самом деле скрывается преисподняя, а вместо сатаны правит бал усатый кремлевский горец с широкой грудью осетина! Он уже перемолол в ГУЛАГе жерновами пролетарской диктатуры несколько миллионов ни в чем не повинных людей…

— Сто миллионов! — поправила сэросиха красным карандашом.

— Сто миллионов никак невозможно! — робко возразил Кокотов.

— Почему?

— Ну как же! Перед революцией население Российской империи насчитывало сто пятьдесят миллионов. Польша, Финляндия, Прибалтика отделились. Это миллионов двадцать пять. Столько же погибли на германской и Гражданской войне, от голода, эпидемий, многие уехали в эмиграцию. Потом двадцать миллионов погибли в Великой Отечественной войне…

— Тридцать! — поправила грант-дама таким тоном, словно речь шла об овцах.

— Хорошо — пусть тридцать. Тридцать, двадцать пять и двадцать пять — получается восемьдесят. Если к ним прибавить еще ваши сто миллионов и вычесть все это из сто пятьдесят миллионов, то получается минус тридцать миллионов. Даже если учесть высокую рождаемость тех лет, у нас в лучшем случае выйдет ноль!

— Ноль чего? — удивилась она.

— Населения. Никого. Пустая земля.

— Минуточку, Андрей Львович! Вы собираетесь писать художественное сочинение или статистическое? — подозрительно спросила грант-дама.

— Разумеется, художественное!

— Тогда посидите здесь!

Она встала и, по-балетному выворачивая мыски, скрылась за большой полированной дверью, рядом с которой была прикреплена золотая табличка:

Борис Леонидович Альбатросов,

Председатель

российского отделения фонда Сэроса.