Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера

– Герр Гитлер, – сказал я, – Гели не просто плохо переносит несвободу, в которой живет, она из-за этого совершенно несчастна. Это было очень заметно на балу. Хоть вы и разрешили ей пойти на бал, вы не дали ей никакой возможности повеселиться, наоборот, вы только еще сильнее подчеркнули невыносимо узкие рамки, в которые ее загоняете.

– Знаете, Гофман, – ответил он, – я принимаю будущее Гели так близко к сердцу, что чувствую своим долгом лично присматривать за ней. Да, я люблю Гели, я мог бы на ней жениться! Но вы знаете мое мнение насчет женитьбы, вам хорошо известно, что я твердо решил оставаться холостяком. Поэтому я сохраняю за собой право наблюдать, с какими мужчинами она общается, пока не появится подходящий человек. То, что сейчас Гели кажется несвободой, на самом деле есть разумная предосторожность. Я намерен позаботиться о том, чтобы она не попала в сети какого-нибудь бесчестного авантюриста или мошенника.

Конечно, Гитлеру не приходило в голову, что Гели глубоко влюблена в кого-то другого, в человека, которого знала с давних венских дней.

Кто он, что было между ними, отвечал ли он ей взаимностью, а если да, то почему они не поженились, никто точно не знает. Гели была очень скрытной девушкой. Ее самой близкой подругой была моя жена Эрна, которая любила ее и восхищалась ею, не только как творческая натура, очарованная прекрасным, но и как человек, любующийся многими достоинствами ума и характера Гели. Хотя их связывали очень близкие отношения, лишь однажды несчастная Гели, возможно, уже не в силах выносить свое бремя и ища утешения у более зрелой женщины, приоткрыла завесу, скрывавшую самые затаенные мысли. Но снова, как бы раскаиваясь в своем порыве, остановилась, едва только начав.

– Вот так! И никто не может ничего поделать, ни я, ни ты. Так что поговорим о чем-нибудь другом, – резко сказала она.

Моя жена поняла лишь то, что Гели влюблена в одного венского художника и ужасно несчастна из-за этого. И, несмотря на все свое нежное сочувствие, несмотря на предложенную помощь, если только она может чем-то помочь, Эрна больше не добилась от Гели ни единого слова.

Прекрасное настроение, которое всегда демонстрировала Гели, было не более чем притворство. Конечно, ей льстило, что дядя, всегда такой серьезный и неприступный, скрывавший все свои чувства от остальных, так предан ей и отбрасывает сдержанность в ее присутствии. Она не была бы настоящей женщиной, если бы галантность и щедрость Гитлера не производили на нее впечатления. Но его жесткий контроль за каждым ее шагом, запрещение водить знакомство с мужчинами и бывать в обществе без его присмотра казались невыносимы этому характеру, свободному как ветер.

Возможно, я единственный до конца понимал, что она чувствует. Я изо всех сил старался убедить Гитлера относиться к ней по-другому, но мои усилия ни к чему не привели. Он очень сильно боялся потерять Гели и был уверен, что только теперешними методами может уберечь ее от опасности.

Конечно, Гели знала, что Гитлер влюблен в нее, но она не подозревала о силе его любви, столь глубокой и столь эгоистичной, как любая великая любовь. Она с ужасом осознала правду после одного вполне невинного происшествия.

Однажды мой друг Эмиль Морис, один из старейших членов партии, который много лет был шофером Гитлера, пришел ко мне бледный, взбудораженный, сам не свой от волнения. Дрожа под впечатлением от пережитого, он рассказал, как заехал к Гели с абсолютно невинным визитом. Они шутили, смеялись и болтали о всякой всячине, как это всегда бывало в компании с Гели. Вдруг в комнату вошел Гитлер. «Никогда в жизни я не видел его в таком состоянии», – сказал Морис. Побагровев от гнева и возмущения, Гитлер яростно набросился на него. Последовала столь ужасная сцена, что Морис всерьез испугался, как бы Гитлер не застрелил его на месте.

Прямо скажем, понадобилось немало времени, чтобы к Гитлеру в достаточной мере вернулось хладнокровие и он смог терпеть присутствие Мориса, не впадая в бешенство.

17 сентября 1931 года Гитлер пригласил меня в долгую поездку на север. Когда я приехал к нему в дом, там была Гели, она помогала ему собраться. Когда, уходя, мы спускались по лестнице, Гели перегнулась через перила и крикнула:

– Au re voir, дядя Адольф! Au re voir, герр Гофман!

Гитлер остановился и посмотрел вверх. На мгновение он задержался, потом повернул назад и опять поднялся, пока я дожидался его у передней двери. Очень скоро он вернулся.

Мы молча сели в машину и поехали в направлении Нюрнберга. Когда мы проезжали через Зигестор, он вдруг обернулся.

– Не знаю почему, – сказал он, – но мне очень тревожно.

Я постарался ободрить его. Все дело в погоде, этот фён – южный ветер – всегда нагоняет тоску. Но Гитлер не отзывался, и мы молча проехали всю дорогу до Нюрнберга, где остановились в партийной гостинице «Дойчер хоф».