Гитлер и Сталин перед схваткой

«Трагичность нашей истории такова, что только равнодушному возможно писать ее без гнева и страсти. У меня такое чувство, что мы порой даже боимся объективно восполнять ее изъятые страницы. Многие еще полагают, будто что и как будут думать люди о прошлом важнее, чем сами исторические факты. Даже и пятьдесят лет спустя мы все еще не решились опубликовать принципиально важные документы, касающиеся внешней политики довоенных лет. Они давно известны во всем мире. Это один из печальных фактов нашей общественной жизни. Многие из этих документов не нуждаются в глубоком научном анализе для их освоения и вряд ли могут вызывать сомнение в их подлинности. Ведь мы сами были живыми свидетелями этих событий, а некоторые из нас даже непосредственными участниками их практического осуществления. В конце концов именно народы творят историю, и много людей было на войне».

Как было мне реагировать? Оправдываться, что до сих пор не знал (и другие не знали) советских документов и не верил документам «из-за бугра», в которых излагались действия и намерения творцов советской внешней политики в тот период? Что в своих книгах обходил вопрос о секретных протоколах к договору 1939 года и уходил от подробного анализа его негативных последствий? Объяснять, что над тобой довлела «принятая» точка зрения (принятая, видимо, и самим собой)? Очевидно, Д. Ф. Русакову это было бы неинтересно, поскольку из его очень умного и аргументированного письма можно было заключить, что он имеет в виду не только мои грехи. Поэтому мне представился более правильным иной путь: попытаться, «переборов себя», подняться на уровень нынешних знаний о дискутируемом предмете.

В письме Д. Ф. Русакова содержалась горькая правда, адресованная всем историкам Великой Отечественной войны. Действительно, как можно было ее понять, не говоря ни слова о секретных соглашениях Сталина с Гитлером в 1939—1941 годах. Как можно ее понять, не рассказывая о причинах трагических поражений лета — осени 1941 года? Эти вопросы можно продолжать до бесконечности, обращая их не только ко мне, но и к другим моим коллегам, которые публиковали свои работы с 1945 года и до конца 80-х годов.

Принято говорить, что истина конкретна. Так будем верны этому правилу и попытаемся изобразить «весомо, грубо, зримо» процесс постижения самой конкретной истины предвоенного периода — постижения того беззастенчивого обмана, на котором в течение более полувека была построена концепция предвоенного периода в советской интерпретации. Обман этот был прост: просто отрицался факт существования секретных приложений к двум советско-германским договорам от 23 августа и 28 сентября 1939 года, определявших характер отношений СССР и Германии вплоть до рокового утра 22 июня 1941 года.

Никаких соглашений, кроме опубликованных в печати, не было. Никаких договоренностей о вхождении в случае войны Красной Армии в Восточную Польшу и Бессарабию. Никаких соглашений о судьбе трех суверенных республик Прибалтики. Никаких договоренностей о нейтралитете Германии в случае военных действий СССР против Финляндии. И так далее, и тому подобное…

Парадокс заключался в том, что всему миру об этом стало известно еще в том же 1939-м, самое позднее — в 1940-м, а в послевоенное время их существование доказано публикацией на Западе текстов соответствующих советско-германских документов. Они были преданы гласности во время Нюрнбергского международного трибунала и приняты историками всего мира как основа интерпретации предвоенного периода. Приняты во всем мире, но…