Гладиатор

Иван открыл глаза и неожиданно встретился взглядом с девушкой, сидевшей напротив и внимательно смотревшей на него. Первым его желанием было нажать на спуск пистолета, который он держал на изготовку в правом кармане своей куртки. Кем же еще могла быть девушка, как не явным "загонщиком"? Ивана удержало от этого движения полное отсутствие ощущения опасности, которое его никогда прежде не подводило и которому он всегда доверял. Возможно, здесь присутствовало что-то другое, чего Иван в тот момент не осознал. Единственное, что он понял и прочувствовал, - опасности нет, смерть далеко от него...

Девушка сделала едва уловимое движение полными, ярко накрашенными губами, чуть заметная тень улыбки легла на ее лицо. Она опустила взгляд и вновь уткнулась в лежавшую на ее пухлых коленях книгу.

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция "Парк культуры".

Людская масса поволновалась и успокоилась. Иван тоже успокоился, поскольку никто из вновь вошедших в вагон людей не обратил на него особого внимания. Девушка продолжала читать свою книгу.

Он вновь расслабился и закрыл глаза.

***

Иван припомнил разговор с Крестным, который состоялся три дня назад, сразу после выполнения последнего задания.

Они сидели в маленьком, тесном зале арбатского ресторанчика, который принадлежал Крестному, и глухонемой официант, похожий на медведя гризли, открывал им уже вторую бутылку с очень длинным узким горлом и наклейкой из серебристой фольги.

- Объясни этому своему "гризли", чтобы он принес еще что-нибудь, ну, водку там, виски, коньяк... Я не хочу пить этот латиноамериканский самогон.

Иван раздраженно посмотрел на официанта. Но "гризли" видел только Крестного, не обращая на Ивана ни малейшего внимания. Все заказы делал Крестный, объясняясь с официантом какими-то особыми, только им двоим понятными знаками.

- Нет, Ваня. Ты хочешь меня обидеть. После каждого дела я пью этот, как ты его обозвал, "самогон". Это привычка, Ваня. Добрая, многолетняя привычка. Это традиция, которую я не нарушаю уже четверть века. Когда мне было столько же, сколько тебе сейчас, я каждый день пил этот "самогон" вместо воды, потому что в воде была лихорадка. Тропическая лихорадка.

Крестный вздохнул ностальгически.

- Ты, Ваня, великий человек. Ты себе цену не знаешь. Я - знаю. И еще знаю, что пить мы должны этот противный "латиноамериканский самогон", который ты пить не хочешь. Ты должен. Потому что ты работаешь сейчас так же, как мы тогда - тридцать - сорок лет назад. Впрочем, нет - ты работаешь лучше. То, что ты сегодня сделал, я бы, например, сделать не смог. И уверен, что этого не смог бы сделать сегодня никто из моих мальчиков.

- Они хорошо мне помогли...

- "Пулеметы"?.. Так ведь они - просто исполнительные ребята. Их еще натаскивать да натаскивать, не один месяц уйдет, пока из них толк выйдет...

Подвыпивший Крестный был в хорошем настроении и в слегка возбужденном состоянии.

- А что, Иван? Надо бы тебе отдохнуть.

- Я не устал.

- Я, Ваня, устал. От тебя. Мне бы самому отдохнуть. Но знаю, что ты на месте не усидишь. Начнешь самодеятельность разводить, Никитина искать станешь...

Иван усмехнулся:

- Стану.

- А зачем, Ваня?

- Этого я и сам не знаю. Он меня на мушке держал. И отпустил.

- Ну и что? - Крестный явно недоумевал.

- Хочу понять - почему?

- Но это же невозможно, Ваня! Не поймешь, пока он сам не скажет. Не старайся. Лучше - выпей со мной! - Крестный смотрел на него огорченно и ласково, как на капризного, упрямого ребенка.

Из моря спиртного, которое было к их услугам, Крестный выбрал гаванский сухой ром. "Такого дерьма, - подумал Иван, - мне пить еще не приходилось". Но Крестный смаковал это кубинское пойло с явным удовольствием.

- Нет, Ваня. К Никитину ты не суйся. Опасный человек. Я даже думаю, что он сам тебя найдет. Если сможет, конечно...

Крестный вдруг развеселился. Взгляд его стал заговорщическим.

- Нет, нет и нет, Ваня. Никитина ты не трогай. А отдохнуть нам с тобой все же требуется. Это мы заслужили. Ты заслужил.

Он вновь схватился за бутылку, плеснул в низкие широкие стаканы жидкости, напоминавшей запахом растворенную в ацетоне резину.

- Давай. За нас! За победителей!

- Мне хватит. Я больше не пью.

- Ваня, я хочу выпить за нас с тобой. Выпить. С тобой. За нас. С тобой. Сколько, в конце концов, можно работать! Можем мы с тобой выпить за нас? Мы можем отдохнуть или мы не можем?

Крестный нес явную чушь. Уж работать-то его никто не заставлял. Он всегда сам решал - браться за очередную работу или нет. Ощущение подневольности своей жизни, отголоски которого Иван слышал сейчас в его словах и тоне, с которым они были сказаны, вероятнее всего, было проявлением своего рода психологического атавизма брежневско-андроповской эпохи...

Иван впервые заметил, что Крестный стар. Пройдет еще несколько лет, и однажды он резко - за полгода-год - постареет так, что станет просто дряхлым. Сейчас он еще не старик, а тогда будет уже не стариком - будет полутрупом. Иван сравнил Крестного с собой и посмотрел на него долгим немигающим взглядом, в котором читалось знание будущего.