Глаголь над Балтикой

Николай снова принял ту же позу. Ротмистр подождал немного, словно надеясь на то, что капитан второго ранга одумается и вынет-таки оружие из ножен. Этого не произошло, и Петр Васильевич чуть дрогнувшим голосом подал следующую команду:

- Êtes-vous prêts?

Николай молчал. Граф секунду пристально смотрел ему в глаза, но потом не выдержал, топнул ногой и поднял шашку вверх.

- Черт Вас подери, капитан, что за балаган Вы тут устраиваете?!

Тон Николая мог бы проморозить до дна средних размеров озеро:

- Держите себя в руках, граф. Если я сделаю что-то такое, что идет в разрез с правилами дуэльного кодекса, секунданты меня поправят. А от Вас я больше не желаю слышать ни единого слова.

Бешенство вспыхнуло в глазах штабс-ротмистра... и погасло, смытое каким-то иным чувством, для которого Николай не мог подобрать названия. Граф кивнул своему секунданту и тот в третий раз повторил

 -  En garde!

Штабс-ротмистр вновь замер, направив острие своего клинка прямо в лицо Николаю. А кавторанг продолжал стоять как стоял, только спокойно и чуть насмешливо смотрел ему прямо в глаза.

- Êtes-vous prêts?

Николай молчал и граф тоже. Но через секунду лезвие шашку графа едва заметно дрогнуло, и штабс-ротмистр тряхнул головой:

-  Да чтоб вас! - буквально выплюнул он и опустил клинок вниз.

 Ротмистр чуть не подавился, а Николай ощутил страшное желание прикрыть глаза, дабы торжествующий блеск не выдал его раньше времени.

Похоже, он рассчитал правильно. Сам по себе вызов и участие на дуэли не были для графа чем-то зазорным - дело чести, и ни один блюститель светских правил никогда ни в чем его не упрекнет. Хотя обстоятельства вызова все же были несколько сомнительны, но репутация графа не претерпела никакого урона. В выборе холодного оружия, тоже претензий быть не могло - граф в своем праве оскорбленного, но...

...но все же какой-то шепоток за его спиной уже мог бы возникнуть - кто-то наверняка обратил бы внимание на то, что граф "постеснялся" выбрать пистолеты[43], на которых противники были бы равны и предпочел клинки, где у морского офицера против кавалергарда не было никаких шансов. Вообще говоря, это тоже ничего не значило - поболтали бы да и забыли, мало ли сплетен ходит в свете? Ха, да свет из них состоит более, чем наполовину. Но вот если бы к этому добавилось еще известие о том, что граф заколол человека, который даже не извлек оружия из ножен - вот тут последствия для его репутации уже могли возникнуть, причем весьма недвусмысленные.

Но самое главное было не в этом. В конце-концов граф действовал по закону, и секунданты это подтвердят, никто и никогда не бросит обвинения ему в глаза, ну, может будут шептаться по углам, так ведь это не доставит особых затруднений штабс-ротмистру. Плевать он хотел на чужое мнение.

Настоящая загвоздка для него в том, что одержав такую победу, граф не имел никакой надежды вновь возвысить себя в глазах госпожи Абзановой. Благосклонности дамы можно добиться, поразив ее воображение, совершив что-то неординарное, а какое будет впечатление от хладнокровного убийства?

При этом граф уверен в своем превосходстве - и правильно уверен, так что с того, если он немного подождет, опустив клинок, пока неумеха-моряк не соизволит, наконец, обнажить свой? Конечного результата это все равно не изменит.

Так, или примерно так должен был думать граф - по мнению Николая.

- Êtes-vous prêts? - повторно спросил ротмистр. Ответа не последовало. Граф продолжал стоять, опустив клинок острием в землю, Николай также не менял своей позы.

Петр Васильевич в недоумении пожал плечами, и тогда князь Еникеев хлопнул в ладоши.

Свистнула сталь.

ГЛАВА 10

Николай, в рубашке и брюках валялся на кровати, забросив обе ноги на деревянную спинку. Постельное белье собрали еще вчера, а вот с выдачей чистого что-то не заладилось, так что ночевать пришлось на голом, не первой свежести соломенном матрасе. Что до валика с песком, который заменял здесь подушку, оставалось только обернуть его собственным пиджаком, поскольку никакой иной наволочки найти было нельзя.  

Впрочем, эти неудобства не слишком беспокоили Николая. Он лежал на спине, заложив обе руки за голову и отрешившись от всего тварного мира.  Взор его с легкостью пронзал плохо оструганные доски, из которых был составлен не слишком высокий потолок, и блуждал в неведомых здесь эмпиреях. Лицо Николая являло сосредоточенность, коей восхитился бы сам Махасаматман Будда, случись он поблизости. Без долгих духовных практик, медитаций и мантр расставался мичман с иллюзией мира, растворялся в путях Нирваны и погружался в такие глубины созерцания, что любой буддийский монах возрыдал бы от зависти. Ни колючий матрас, ни жесткий подголовный валик не были тому преградой, и только сильнейший зуд в лодыжках не давал мичману окончательно заплутать в надзвездных путях мироздания.