Глаша

Больше месяца прошло с Глашиной свадьбы. Надо ли говорить, что муж оказался еще противней, чем она себе представляла. Днем он жалел ей масла и мяса из супа (о прочих деликатесах не могло и речи идти). Ночами изводил гнусавыми придирками и пристрастными допросами о том, кто был ей люб до свадьбы, и были ли у нее с кем-либо близкие отношения. Ревность и безмерная злоба в сочетании с половой слабостью приводили к тому, что он принимался щипать молодую жену за полные ноги и упругий зад – белая кожа вспухала багровыми и синими кровоподтеками. Глаша вскрикивала, но терпела его варварские выходки. После, он наваливался жестким, чужим и тяжелым телом, холодные губы тянулись к полной груди, кислая слюна заливала шею и подбородок. Через пару минут Ефрема Евграфовича начинало лихорадить как при «падучей болезни». Он упирался в Глашин лобок и терся вялым членом по ее животу и ногам, совершая неуклюжие, по-заячьи поспешные движения до тех пор, пока не наступала долгожданная кульминация. Он тут же отваливался на бок, и уже через пять минут по всему дому слышался его раскатистый храп. А Глаша с нескрываемым чувством отвращения вытирала излитое мимо семя.

Танюшина комната находилась в другом конце дома, но иногда до ее слуха долетали слабые крики и всхлипывания любимой подруги. Рыжая бестия корчилась на узкой постели от приступов ненависти к Глашиному мужу, ей так хотелось ворваться в супружескую комнату и убить ненавистного супостата. Она даже припрятала в своей комнате кухонный нож, на случай, если выбора не будет…

Когда муж засыпал глубоким сном, Глаша потихоньку выскальзывала из супружеской постели. Босые ноги несли ее по холодному деревянному полу прямиком к своей рыжей любовнице. Та с нетерпением ждала желанную, горячо-любимую, распутную подругу. В ее объятиях Глафира забывала обо всех тяготах и превратностях судьбы. Она даже была благодарна высшим силам за то, что ее муж оказался практически бесполезным любовником. Это обстоятельство снимало с нее огромный груз вины за добрачное грехопадение и освобождало от ответственности за нерождение детей от нелюбимого, чужого человека. А как была рада Татьяна! Она не ревновала, теперь у нее не было ни соперников, ни конкурентов. Теплая и заласканная до одури, испытавшая за ночь несколько оргазмов, Глафира выскальзывала под утро из цепких лапок Танюши и плелась в свою комнату. Утром муж уходил в Канцелярию Уездного Собрания (он восстановился на прежней службе), а Глафира спала крепким сном вплоть до самого обеда. Пока длился ее сладкий сон, легконогая Татьяна хозяйничала по дому, ходила на базар и помогала кухарке приготовить скудный обед. Татьяна проявляла огромную изворотливость, экономила, хитрила, но все-таки умудрялась принести Глафире к завтраку что-нибудь вкусное, необычное, лакомое, то, что никогда бы не одобрил скупой до умопомрачения, Ефрем Евграфович.

Глафира открывала сонные глаза: перед носом расплывалось белое, пушистое облачко. Чуть отлетев от носа, облачко превращалось в маленькую пироженку с воздушными, сладкими сливками. В сердцевине изысканного лакомства томилась маленькая глазированная вишенка.

– Танечка, ну зачем ты?! – хохотала заспанная прелестница, – съела бы сама.

– Как же, съем я? Не холопское это дело – пирожные по утрам лопать. Мы к этому не привычны. Это для моей царевны.

– Ну вот, опять ты за свое. Слово то, какое – «холопка». Не серди меня! Ешь вместе со мной.

За пару минут воздушное лакомство, купленное Татьяной в кондитерской, исчезало во рту обеих подружек. Облизывались пальчики, подбирались упавшие крошки, на лицах появлялось выражение мечтательного блаженства.

– Таня, я верю, что когда-нибудь все изменится. Мы уедем с тобой далекодалеко… И там в другой, счастливой жизни мы будем каждое утро есть на завтрак пирожные и запивать их душистым кофе. У нас будет много вкусной еды: окороков, ветчины, колбас, пирожных и даже мороженое…

– А это еще что?

– О, вкуснее мороженого ничего в мире не существует… Я ела его однажды, когда была маленькая, и были живы мои родители. Это было на Рождество, в гостях у генерала на детском празднике, на елке. Я помню маму, ее красивое платье с длинным шлейфом, у меня тоже было розовое в цветочек, длинное платье. И папу. Он смотрел на нас с улыбкой и гордостью. Все смутно теперь. Но я точно помню, что в конце обеда нам подали это самое мороженое в серебряных вазочках. Они так и сказали: «А теперь, дети, для вас есть сюрприз – мороженое! Кушайте помаленьку, не простудите горло». Это Таня, похоже на сливки с вишней и клубникой, только холодное, скользкое и какое-то радостное…

– Не знаю я никаких мороженых… Солодку, да малину знаю, а морожены есть – рылом не вышла. Не по чину нам.