Глаша

Таня послушно кивнула рыжей головой, повязанной синим шерстяным платком, шмыгнула облупленным носом и попятилась назад. Затрещали сломанные ветки, несколько испуганных птах разлетелось в стороны. Один миг, и она исчезла за густыми еловыми лапами. Глаша осталась одна. Игнат, не говоря ни слова, отбросил корзину в сторону и, взяв ее на руки, понес к запряженной парой лошадей, красивой рессорной коляске.

Надо сказать несколько слов о щегольской коляске Владимира Ивановича. Она была изготовлена специально для него, на заказ, и поражала своей роскошью и великолепием.

Верх коляски был крытый, в виде кареты или фаэтона или дормеза[47] с просторной кабиной и двумя блестящими стеклянными окошками. Синий голландский шелк и бархат покрывали внутренний салон. Луч солнца, попадающий в стеклянное окошко, золотил шляпки изящных медных гвоздиков, выполненных в виде вензеля помещиков Махневых. Эти гвоздики с маленькими буковками «М» на шляпках держали щедрую шелковую драпировку внутренних стен. Такие же вензеля, только намного больше, украшали боковины, покрытого кожей, фаэтона. Внутри кабины, с двух сторон, были сделаны широкие и мягкие сидения, в виде диванчиков, на которых при желании можно было даже поспать. Рядом с кабиной на козлах, обычно, восседал кучер.

Сегодня обошлось без кучера, его роль выполнял приказчик Игнат. В кабине кареты сидел, развалясь, Владимир и улыбался белозубым ртом. На нем был надет модный серый фрак и светлая шелковая рубашка. Крупный, чистой воды бриллиант полыхал голубым светом на золотой булавке, приколотой к английскому, полосатому шейному платку. Лайковые светлые перчатки обтягивали тонкие породистые руки.

Оба мужчины и Глаша оказались в кабине кареты, которую Игнат увел с дороги немного в сторону леса, остановив за высокими кустами и скрыв от посторонних глаз.

– Ах, сударыня, как давно мы с вами не виделись. Вы, верно, сильно скучали по мне, а может, по Игнату? – лукаво улыбаясь, чуть приподняв бровь, игриво спросил Владимир.

Глаша, сидя на руках у приказчика, чувствовала, как у того гулко стучит сердце, соединяясь со стуком ее собственного.

– По правде говоря, это Игнат виноват в том, что мы разыскали вас в лесу, по дороге в город. Это он прознал о том, что вас отправили в лес. Вас не сильно тяготит эта рутинная «грибная охота»? Хотя, свежий воздух и моцион вам полезен. Вон, как ваши щечки загорелись. Ах, боже мой, во что же вы одеты, Mon cher? Игнат, скинь ты с нее этот нелепый плащ и мокрые туфли. Девочка гораздо лучше смотрится, когда совсем голенькая. Раздевайся, раздевайся, скорее. Мы едем по делам, и у нас мало времени. Но мы не можем оставить вас, сударыня, так долго ходить не ё… – он дурашливо запнулся и прикрыл рот рукой, – не ласканной. Как там поживают наши тугие норочки? Текут ли они при мыслях об наших могучих жеребцах?

Глаша покраснела, как маков цвет, и попыталась соскочить с острых коленей Игната. Ладошки с силой уперлись в обруч из сильных мужских рук.

– Пустите, мне надо идти, – сжатый кулачок ударил по руке приказчика.

Владимир приблизил к ней лицо, пахнуло знакомым одеколоном, мгновение и острый, сводящий с ума поцелуй, заставил прекратить всякое сопротивление. Кулачки разжались, она ослабла и безвольно опустила руки.

– Раздень ее донага, – хриплым голосом приказал Владимир.

Глаша стеснялась своей невзрачной одежды, которую торопливо снимал с нее Игнат. Она, словно зачарованная, смотрела в глаза ненаглядному кузену. Его гипнотический взгляд производил на нее почти колдовское действие. Всполохи бриллианта на булавке действовали, как магический кристалл. Его сияние вызывало немоту, слабость и безволие. Позже она мучительно вспоминала все детали этого короткого свидания, и не могла понять себя и простить: отчего, она все время позволяла ему и его приказчику проделывать с ней все эти ужасные вещи? Отчего, она не только не убежала, но и помогала Игнату снимать с себя одежду? Отчего, она неизменно вела себя как «овца на заклании», как только видела его глаза и слышала его приказы? Она понимала: дело не только в сильных чувствах, дело было в ином… Он говорил с ней, но это был не только его голос. В нем звучала другая, более сильная, всесокрушающая воля неведомой и страшной силы. Эта сила во сто крат превосходила человеческие возможности и волю самого Владимира. Что оставалось делать ей? Она и вовсе была нема и беззащитна пред грозной стихией, влекущей ее душу в «холодные врата» порока. «Я не вольна… К чему сопротивление?» – обреченно думала Глаша.

Наконец, снято было все, включая батистовые панталончики. Глаша сидела на скамейке кареты обнаженная и прекрасная в своей наготе. Ее била нервная дрожь. То обстоятельство, что она замерзла накануне и сильно промочила ноги, сделало тело, холодным на ощупь. «Гусиная кожа» покрыла руки и ноги; груди, а особенно соски, торчали в стороны, словно резиновые.