Гласность и свобода

Записки мои ощутимо движутся к завершению, я уже все больше пишу о первых годах третьего тысячелетия, а между тем за два-три года до конца предыдущего, почти год длилась для меня очень грустное, местами почти отвратительное, и имевшее большое значение для удушения демократических возможностей России уничтожение парижской газеты «Русская мысль». Я не сомневаюсь в том, что оно стало результатом сложной, многоходовой, международной операции КГБ. Но если скажем, операцию по первому разгрому «Гласности» в 1988 году я мог описать с действующими в ней лицами в СССР, США, Норвегии, Дании, будучи в центре всех этих событий, то процесс уничтожения «Русской мысли» я могу наметить лишь приблизительно — в Париж в эти годы лишь приезжал, да и контакты мои с «Русской мыслю» заметно ослабли после конфликта с Аликом Гинзбургом, который я уже вкратце описал. И все же даже не печатавшая меня много лет «Русская мысль» оставалась в Париже почти родным домом, я приходил туда в каждый (нередкий) приезд, подолгу разговаривал с Ириной Алексеевной, Олей Иоффе, иногда оставался там даже обедать. В «Русской мысли» в отличие от «Гласности» не было кухарки — вкусы сотрудников были очень разнообразны и прихотливы и угодить на всех было невозможно, но в русской газете, в отличие от французского обыкновения, всегда с тобой кто-нибудь делился тем, что принес из дому.

Но сперва несколько слов о том, чем была «Русская мысль» для России. В послевоенные годы это была под редакцией княгини Зинаиды Шаховской единственная крупная европейская газета русской эмиграции, по преимуществу первой ее волны, хотя, скажем, Алексей Александрович Сионский — активный сотрудник Народно-трудового союза и послевоенный невозвращенец, тоже работал в «Русской мысли» — я с ним переписывался, получал от него (то, что могло пройти в Советский Союз) и посылал ему книги (например, словарь Ожегова) до своего ареста в семьдесят пятом году. Но это было скорее исключение, чем правило.

Газета начала радикально меняться, когда Шаховскую сменила Ирина Алексеевна Иловайская-Альберти, тоже из семьи первой русской эмиграции (Иловайский до революции издавал газету «Россия») перешедшая в униатскую (греко-католическую) церковь, когда выходила замуж, но сразу же бросившаяся помогать Солженицыну, когда он был выслан из Советского Союза. Собственно в этом и были заключенны основные перемены в «Русской мысли». Теперь для газеты уже не новости и проблемы русской эмиграции, а все что происходило в уже чуть-чуть приоткрывшемся Советском Союзе, а главное — его диссидентское, демократическое движение, стало в центре внимания газеты. Ирина Алексеевна нашла в Вашингтоне уже сильно пившего Алика Гинзбурга, перевезла его в Париж, получив для них четверых (с Ариной и двумя детьми) очень приличную государственную, а не частную, что было большой экономией, квартиру на Фобур Сен-Антуан, а здесь еще нужно учесть, что Алик, как и большинство патриотов из первой эмиграции, не стал получать гражданства никакого зарубежного государства, а так и жил почти до самой смерти только с американской «гринкартой», то есть видом на жительство.

Алик бросил тогда пить, стал регулярно посещать «анонимных алкоголиков» и вместе с Ариной был главной опорой информационной части «Русской мысли».

Но не только главным редактором, но сердцем газеты была, конечно, Ирина Алексеевна. Именно она придала «Русской мысли» тот неповторимый облик, аналога которому никогда не было и, вероятно, уже не будет в русской истории.

С одной стороны, это действительно была газета ориентированная на новости из Советского Союза, мгновенно подхватывающая все и всех (конечно, если это не было откровенно просоветским, как у Синявского или столь же откровенно дураковатым, как у Эдика Лимонова), попадавших на Запад из-за ветшавшего, но все еще железного занавеса. Постоянными обозревателями «Русской мысли» были высланный из СССР Александр Некрич и бежавший из Польши Михаил Геллер, сразу же стали сотрудниками Наташа Горбаневская, Оля Иоффе, Валерий Прохоров, вдова Жени Некипелова — Нина Комарова, уже позже Андрей и Ира Кривовы, год — Андрей Шилков (это все уже из «Гласности»), да всех просто не перечесть. Причем на страницах «Русской мысли» находилось место для диссидентского движения, движения сопротивления коммунизму во всех странах советского блока от Китая и Вьетнама до Кубы. Ну и, конечно, как только начал выходить в Москве журнал «Гласность» — он тут же стал постоянной вкладкой в «Русскую мысль».

Но в тоже время это оставалась газета первой русской эмиграции, высокой русской культуры, унесенной на Запад и уже почти чуждой советскому человеку, еще более высокой русской нравственности и нерушимого никаким сергианством русского православия. В «Русской мысли» всегда ощущалась готовность во всем чем можно помочь людям приехавшим, вырвавшимся из Советского Союза, помочь самой России собственно это и было главным вкладом, основным наследием первой русской эмиграции.