Главная роль 6

Поорет да перестанет — без доказательств «подвиг Рожественского» ко мне не привяжешь, а их нет и быть не может. Император это хорошо понимает — на такой должности, учитывая рождение и воспитание в недрах Дворах, попросту не возможно стать верным адептом указов, постановлений, нормативных актов и служебных инструкций. Я в этом плане скован гораздо меньше: я оперирую пониманием, под которое по мере надобности смогу подвести любые бумажки.

— В Лондоне у тебя был приватный разговор с этим… с этим…

— С этим русским офицером, который не выдержал развернутой дядюшкой кампании по уничтожению нашего Флота, — подсказал я.

— Это все ты! — ощерился Император. — Ты его настрополил!

— И поэтому больше года собираю свидетельства махинаций покойного и ношу их посмотреть тебе, выпрашивая возможность инициировать судебное разбирательство, — откинулся я на стуле, сложив руки на груди.

Богоизбранный сын недоволен беспочвенными обвинениями, папа. Теперь нужно использовать паузу, дарованную гневно хватающим воздух ртом Александра:

— Как вы это вообще себе представляете, папа? Вызываю я такой Рожественского на упомянутую вами «приватную встречу» — содержание которой, кстати, до вас доведено в обычном порядке — и говорю ему: «Великий Князь Алексей Александрович проворовались, поэтому вам, дорогой Зиновий Петрович, надлежит взять револьвер и убить сначала его, а потом себя»? Как вы полагаете, папа, что сделает нормальный русский офицер, услышав подобное из уст цесаревича?

— Наглец! — припечатал меня по итогам «лекции» Александр. — Как ты со мной разговариваешь? Учить меня вздумал, щенок⁈ Все-то ему не так, везде у него воры и бездельники, все цари до него — кретины никчемные, один он весь золотой и в перьях!

— Я не сделал и не сделаю ничего, что вам не по нутру, папа, — спокойно ответил я.

— Вон с глаз моих! — бросил в меня Александр подушкой и скривился — бросок обернулся вспышкой боли в невозможной к вживлению обратно в тело ноге.

— Доверено ли мне будет разобраться с последствиями? — продолжил я изображать спокойствие.

У меня всегда есть запасной план — получится не так круто, как в основном, но Флот я так и так перетряхну.

— Во-о-он!!!

Твердого «нет» мной услышано не было — Александр просто в горе и гневе, но по-прежнему согласен проводимой мной внутренней и внешней политикой — поэтому, покинув апартаменты Императора, я взялся за дело — письмо Рожественского с перечислением хищений отправилось в печать, туда же отправилось мое обещание разобраться и напоминание служивым гражданам использовать для донесения тревожных вестей нормальные инструменты, а не револьвер.

Далее — экстренный сбор нашедшихся в столице Романовых. Четыре часа толкли из пустого в порожнее, но мне удалось убедить родственничков, что придавать Рожественского посмертной анафеме, а из дяди Леши лепить великомученика прямо вредно — народ не Тимошка, видит немножко. Изрядно помогли Романовы, которые решили накрепко «завязаться» на меня, а гибель столпа Высочайшей фронды выбила почву из-под ног остаткам «сопротивления». На меня, как и ожидалось, бочку катить никто не стал — даже если что-то такое в головах и бродило, желающих писать против ветра — это всегда себе во вред! — не нашлось.

Следом — экстренный сбор Госсовета и живительные пинки всем имеющим доступ к Флоту функционерам: вы, значит, проблему проглядели, а мне разгребай? Император очень вами недоволен, господа! Весь март и апрель поглотили расследования и суды — не только во Флоте, но и в армии — господин Ванновский мой намек с внезапной проверкой и случившееся конечно же сложил и сделал выводы. На каторге резко прибавилось и еще прибавится аристократии и солидных погон, а в казне — конфискованного имущества и активов, которые будут направлены на затыкание финансовых дыр во Флоте и приведение его в надлежащий, достойной славы адмирала Ушакова, вид.