Главное управление

– Ну, бес путает, а мы платим, – сказал Вадим. – Хорошо, когда наличными. Но видишь, бывает, и собственной шкурой. Но да что толку в унынии, товарищи! Ошибки даны нам для просветления разума и обогащения жизненного опыта. А сейчас я хочу обогатить этот свой опыт трехчасовой оплаченной случкой в подсобном служебном помещении пенитенциарного заведения. Где моя ненаглядная?

– Сейчас прибудет, – пообещал Акимов.

Я посмотрел на часы. Подоспело время поторапливаться в аэропорт. Я вылетал в Берлин для закрепления бюрократических формальностей, связанных с расследованием дела вьетнамского душегуба, уже депортированного по месту совершения злодеяний.

Вадим обнял меня на прощание. И в ноздри мне полез тревожный, резкий и затхлый запах тюрьмы, которым он пропитался всеми порами; больной, могильный запах узилища: несвежего белья, хлорки, цемента, вываренных костей баланды и прогоркшего табака.

– Держись, головорез… – сподобился я на вымученную нежность.

А потом жизнь поменяла декорации, я летел в полутемном салоне самолета, пронизанном гудом турбин, смотрел на затылки пассажиров, утопленные в беленькие презервативы подголовных чехлов, и думал о той яме, в которую провалился без стараний вылезти из нее в безотрадную наружу.

Наверное, мне крупно не повезло в жизни. Я всегда стремился в круг людей честных, любящих свое дело, Отечество, болеющих за обойденных судьбой и бескорыстных в помощи и в помыслах, но если и встречались мне таковые, близкие моему идеалу, отвращала их от меня мелкотравчатость мышления и кичливая нищета, производная их амбиций, лени и глупости. И уходил я к другим, веселым и находчивым хищникам. Чуждым мне еще более.

Волею судьбы вознесясь в слой силы и власти, я тайно желал большого искреннего дела, но попал в варево властолюбцев, интриганов, мздоимцев, воров и убийц. Надежда, что где-то рядом есть люди, чуждые корысти и способные к беззаветному служению долгу и высоким принципам, еще не истаяла, но витала она в равнодушном вакууме иного мировоззрения ближних, мечущихся в обретении благ насущных. И инерция этого метания как основополагающий закон бытия захватила и меня, хотя отныне блага эти сыпались со всех сторон и подбирание их более походило на забавную игру. Нескончаемый чемпионат по собиранию злата и попыток приумножить его. И – уже исподволь охватившие меня опасения богача сохранить капитал, дабы в рыночных бурях не обратился он в черепки, а старания по его обретению – в досадную тщету.

Но ведь капитал обретался на ниве служения закону! При этом закон стал не уложением и мерилом праведной жизни, а инструментом довольно пошлого бизнеса. И вся страна воспринимала подобное как норму. Само государственное устройство провозгласило на ушко каждому истину выживания: давай на лапы меньше, чем воруешь сам в совокупности, и тогда, выгодами скомпенсировав потери, удержишься на плаву.

Там, куда я летел, в буржуазной Европе, жили куда более умные люди, хотя российские жулики отчего-то считали их туповатыми и категорически ограниченными обывателями. Там казнокрадство считалось не нормой, а преступлением, там не брали взяток ни полицейские, ни судьи, там не заседали бандиты в парламенте, а президенты не назначались по телевизору. И там нас не любили за действия, прямо противоположные такому наивному и благостному с нашей точки зрения мировоззрению европейского обывателя-дурачка.

То ли дело наш Иван-дурак! Парень не промах! Все у него по щучьему веленью, по его хотенью, все в руки идет. Лежи на печи да мечтай. И только поспевай сбывшиеся мечты учитывать.

Что-то от такого Ивана и во мне… Особыми трудами себя не обременяю, мундир ношу не по заслугам. И все никак в толк не возьму: то ли милость высших сил ко мне проявлена, то ли готовится для меня финал злого розыгрыша. Канет щука-волшебница в омуты дальние, застопорится на ухабе самоходная печь, и слетит дурак самодовольный в запале своем и кураже легкомысленном в яму зловонную и вязкую, канув в ней по макушку…

А может, перепутать карты злокозненным издевателям, погибели моей позорной ожидающим? Свернуть с маршрута? Ускользнуть по-воровски в подворотни безвестного бытия, осмотреться в них, замкнуться в уютном уголке да и жить-поживать, наблюдая боязливо и остро из щели убежища за бешеным коловращением мира?

Нет, захватила меня судьбища клещами калеными, неодолимыми, тащит и тащит в неведомые дали завораживающие, и нет мне отступа от клещей, да и не клещи это, а руки заботливые, небесные, каждый неверный шаг сторожащие… А потому – идем дальше.