Все мы теперь приготовились к концу, который, как понимали, ждет нас в этом месте. Надежды на спасение не было.
Лагерь располагался в совершенно изолированном месте, между скалами и лесом. Даже днем он выглядел серым и унылым. Видимо, он был полон узников. Здание, в котором нас разместили и которое явно предназначалось для важных заключенных, не позволяло нам увидеть подлинные размеры лагеря. Характер лагеря был очевиден из его внешнего вида, криков и выстрелов, которые мы слышали по ночам.
Каждый день нам позволяли выходить во двор на двадцать минут, отдельно друг от друга. Когда бы ни подходила моя очередь, я регулярно видел процессию санитаров, двигавшихся из лагеря вдоль края скалы к лесу. Они несли деревянные носилки, на которых можно было отчетливо различить тела умерших или убитых за ночь. Они были покрыты брезентом. Я часто насчитывал до тридцати носилок каждое утро.
Однажды утром в мою камеру вломился офицер в сопровождении двух других и крикнул: «Интересно, вы меня узнаете?»
Я узнал его: это был Штавицки, гестаповский комиссар из Берлина. Его назначили комендантом этого лагеря. Я почувствовал роковую судьбу, которая меня ожидает, еще острее. Свидетель на процессе по денацификации в Штутгарте показывал, что Штавицки сообщил ему, будто имеет приказ расстрелять меня, как только американская армия приблизится к лагерю Флоссенбюрг.
Чрезвычайно трудно выразить в словах внутренние ощущения, которые пережили я и, наверное, мои товарищи по заключению в течение двух месяцев пребывания во Флоссенбюрге, когда мы отсчитывали каждый час до смерти. Многие люди, как показывают научные наблюдения, полагают, что не надо чрезмерно беспокоиться о жизни. Проблема же смерти уводит даже убежденных материалистов в область сверхчувственного, сверхъестественного.
Поэтому я тоже окинул взглядом всю свою жизнь в ретроспективе. Много приходило в голову мыслей об ошибках или бездействии. Этому я противопоставлял желание, которое всегда ощущал и пытался претворить в жизнь, — делать добро при любой возможности. Несколько стихов, в которых я подытожил свои впечатления в лагере смерти Флоссенбюрг, могут выразить это лучше, чем обычная проза:
Прежде всего я думал о жене и детях. Моя смерть причинит им большое горе и оставит их в крайней нужде. Дети едва ли сохранят воспоминание обо мне: когда я расстался с ними, одной дочери было два с половиной года, другой — год с четвертью. Поэтому я решил записать те воспоминания, которые подчеркнут добрые и приятные аспекты моей жизни: я хотел сделать их счастливыми, даже когда был в беде.
Вечером 8 апреля, к моему несказанному удивлению, мне приказали приготовиться на следующее утро к поездке. Я узнал, что поедут и некоторые другие. Никто из нас не знал, конечно, цели «поездки» и не станет ли она ожидаемым концом нашего существования. Тем не менее приказ дал первый проблеск надежды.
Еще до рассвета генерала Томаса, генерала Гальдера, доктора Шушнига с женой и ребенком, а также меня затолкали в «зеленую Минну». Поведение охраны побудило нас предположить, что военная обстановка ухудшилась до чрезвычайности. Иностранные армии значительно продвинулись. Наша стража выглядела обеспокоенной.
Сначала мы остановились близ Штраубинга, где поели и к нам добавили других интернированных из местного лагеря. Фургон теперь был перегружен людьми и багажом.