Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

«Я характеризовал Гитлера как аморального типа; но могу относиться как к аморальному и криминальному субъекту только к Герингу. Одаренный с детства определенным добродушием, которое умел использовать в интересах своей популярности, он был самым эгоцентричным созданием, какое только можно вообразить. Для него достижение политической власти являлось средством личного обогащения и роскоши. Его снедала зависть к успеху других. Его корысть не знала границ. Он питал невероятную страсть к драгоценным камням, золоту и бриллиантам. В нем совершенно отсутствовало чувство чести мундира. Пока кто-то был ему полезен — только пока, — он мог быть достаточно приветливым, но даже в этом случае он просто притворялся.

Знание Герингом всех предметов, которым должен владеть член правительства, равнялось нулю, особенно в области политэкономии. Он не имел ни малейшего представления об экономических вопросах, которые Гитлер доверил ему осенью 1936 года, хотя создал огромный штат и злоупотреблял своей властью в экономике согласно всем правилам игры. Его личное появление было настолько театрализованным, что позволяло сравнивать его с Нероном. Одна женщина, которая приходила на чай к его второй жене, описывала, как он выходил одетым в нечто, подобное римской тоге, сандалиях, унизанных драгоценными камнями, с бесчисленными кольцами на пальцах, а в других случаях — украшенный драгоценностями, с макияжем на лице и губах».

Едва Джексон начал читать, как Геринг негодующе заерзал. Я совершенно не понимал, что побудило господина Джексона зачитать вслух мою запись о Геринге. Неужели он надеялся, что Геринг располагает какой-то негласной информацией относительно моей причастности к подготовке агрессивной войны? Каков бы ни был его мотив, я немедленно выразил протест:

— Прошу вас не путаться снова в своих данных. Я узнал и пережил то, что вы упомянули, гораздо позднее, а не в 1936 году, как вы преподносите.

Только после этого Джексон прекратил манипулировать данными и перешел к следующему вопросу: привлекал ли я внимание Гитлера к вопросу о колониях?

Я: Конечно.

Джексон: Что это за колонии?

Я: Наши колонии.

Джексон:

Где находятся эти колонии?

Я: Полагаю, вы знаете это так же хорошо, как и я.

Джексон: Вы свидетель, доктор Шахт. Мне хочется знать то, что вы сказали Гитлеру, а не то, что я знаю.

До сих пор он не проронил ни слова о том, что я говорил Гитлеру.

Я: Что я сказал Гитлеру? Я сказал ему, что нам надо попытаться вернуть некоторые из наших колоний, которыми нам больше не разрешают управлять, чтобы мы смогли работать там.

Джексон: Какие именно колонии?

Я: Я имел в виду, в частности, африканские колонии.

Джексон: И вы считали, что эти африканские колонии необходимы для ваших будущих планов — для Германии?

Я ответил, что мои замечания о колониях касались только «нашей собственности».

Он решил, что подловил меня.

— Вашей собственностью, как вы называете это, были африканские колонии?

— Определение «собственность», — ответил я, — мне не принадлежит. Собственностью Германии эти колонии названы в Версальском договоре.

Его ответ отнюдь не выявил в нем большое присутствие духа.

— Можете называть это как угодно, — сказал он сердито.

Именно это я и делал.

Если, утверждал он, я домогался колоний, то, следовательно, выступал за перевооружение ВМФ, чтобы создать военно-морскую силу для обеспечения доступа в колонии.

— Это никогда не приходило мне в голову, — возразил я. — Каким образом вы пришли к такому выводу?

Он ответил вопросом на вопрос:

— Включал ли ваш колониальный план такое перевооружение, которое сделало бы Германию великой морской державой для обеспечения путей доступа в колонии?

— Нет, ни в малейшей степени.

Чуть повернувшись к сектору прессы, он саркастически заметил:

— Значит, ваш план имел целью оставить торговые пути незащищенными.

— О нет, — возразил я, — мне казалось, что они будут достаточно защищены международным правом.

По сектору прессы прокатился гул, но этот гул отнюдь не означал одобрения поведения Джексона. Мне показалось, что и судьи стали проявлять нетерпение.

Обвинителю ничего не оставалось, кроме как сменить тему. Опираясь на многие подробности и цитаты из разных моих речей, он обвинял меня в том, что я играл определенную роль в эшелонах власти Третьего рейха. Суть моих ответов неизменно заключалась в том, что я никогда не отрицал этого факта, но подчеркивал особые мотивы этого. Затем он предположил, что я, должно быть, сожалею о том, как Гитлер использовал вермахт.

Я согласился с этим.

Значит, я считаю вторжение в Польшу неспровоцированным актом агрессии?

Мой ответ состоял в единственном слове: вполне.

Джексон: То же относится к вторжению в Люксембург?

Я:

Вполне.

Джексон: И в Голландию?

Я: Вполне.

Джексон: И в Данию?

Я: Вполне.

Джексон: И в Норвегию?

Я: Вполне.

Джексон: И в Югославию?

Я: Вполне.

Джексон: И в Россию?

Я: Вполне, уважаемый обвинитель, вы забыли упомянуть также Бельгию.