Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

Мы с Луизой участвовали в любительском спектакле в Шлахтензее и собрали 120 марок в фонд Красного Креста. Мои родители присутствовали на спектакле. Они вместе с инспектором Совой входили в число тех, кто аплодировал нам особенно горячо.

Но осенью 1897 года вопрос о браке еще не стоял. Мы с Луизой уже знали друг друга целый год. Все это время мне казалось, что наши отношения не зайдут далеко. Я находился в середине срока университетского обучения и все еще нащупывал свой путь, принимаясь за новые дела в университетской жизни. Мне просто некогда было думать о семье.

Луиза внесла в мою жизнь нерешенную проблему. На примере своих родителей я видел, что может значить ранний брак без достаточных средств.

Я размышлял все время, пока поезд громыхал среди унылых, засаженных репой полей плодородной Магдебургской равнины. Постепенно стемнело. Прошел проводник с вощеным фитилем, зажег газовый свет, задернул занавески на окнах и продолжил свой путь. Я взялся за французскую грамматику и стал учить неправильные глаголы. Сидя в своем углу, наблюдая одним глазом за чемоданом на багажной сетке вверху, я изучал учебник до тех пор, пока не устали глаза. Наконец мы прибыли в Кельн. Я подхватил багаж, вышел из вагона и поискал купе третьего класса в ночном поезде Кельн — Париж.

Никогда не забуду поездку по Бельгии. Когда поезд тронулся, в купе находился лишь еще один пассажир, который спал так же крепко, как и я. Но эта благоприятная обстановка изменилась на границе. Здесь в вагон ввалилась компания пассажиров, оккупировала места возле окна и стала играть в карты.

Еще полусонный, поглядывая время от времени на свой багаж, я сидел в своем углу, закутанный в пальто, и наблюдал за игроками. Видимо, игра доставляла им несказанное удовольствие, хотя она была проста до примитива. Один из игроков был держателем банка. Он вытаскивал три карты и помещал их на стол лицевой стороной вверх, так чтобы другие игроки видели их масть и достоинство. Затем он переворачивал карты и тщательно их перетасовывал. Потом убирал руки и предлагал назвать одну из трех карт. Его партнер указывал на одну из карт, и она переворачивалась лицевой стороной. Если партнер угадывал, он получал удвоенную сумму денег, поставленных им на банк вначале. Если ошибался, его доля уходила в банк. Я счел игру простой, как азбука. Поставил свои деньги — и потерял свое месячное денежное содержание, за исключением двадцати марок.

Это был мой первый и последний опыт игры на деньги. Впоследствии, занимая должность директора Данат-банка, я видел, как мои коллеги-директора беспрерывно играли на фондовой бирже. Я этим никогда не увлекался. В то время как выписки из счетов моих коллег были столь многочисленны, что составляли толстые подшивки размером с солидный роман, моих выписок было гораздо меньше.

Я приехал в Париж для поступления в Свободный колледж социальных наук и посещения лекций по социологии. Никогда в жизни я не ценил так высоко социальные науки, как в первый месяц жизни во французской столице.

Позднее я посмеялся над инцидентом в ночном экспрессе, но тогда мне было не до смеха. В течение целого месяца у меня не было никакого желания смеяться. Когда я читал роман Виктора Гюго «Отверженные» для совершенствования своего знания французского языка, то полностью ощутил обстоятельства, в которых бедняки перебивались там с хлеба на воду, поскольку тоже был вынужден как-то существовать на 25 франков при ограниченном кредите.

Когда голодный месяц закончился и из Германии поступила новая денежная наличность, я приступил к изучению великого города. В то время я смотрел на Париж не так, как позднее, во время осуществления плана Янга. Город сохранял еще некоторое великолепие Третьей империи. В него стекались люди со всех стран — частью для того, чтобы полакомиться хорошей пищей и выпить доброго вина, частью в погоне за модой и привлекательными женщинами. В Париж — центр фешенебельного мира — устремлялись бразильцы и китайцы, американцы и голландцы, австралийские фермеры-овцеводы и индийские махараджи. Здесь ставились оперетты Жака Оффенбаха, платья женщин выглядели по-настоящему женственными, знаменитый кюль-де-пари только входил в моду. По сравнению с Берлином Париж представлял собой город изобилия. Берлин был рассудительным, работящим, основательным, мелкобуржуазным, слегка многонациональным и очень «прусским» городом. Почти тридцать лет — целое поколение — прошло со времени войны 1870 года и крупного коммунистического восстания. Никто не говорил об этой войне. Это были годы процветания как раз перед началом нового века. Идея реванша, казалось, умерла навеки.

Хотя в эти годы я совершенно не интересовался высокой политикой, одну тему невозможно было игнорировать — тему, которая занимала мысли тогдашних французов и расколола страну на два противоположных лагеря, — дело Дрейфуса.