Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

1 апреля 1893 года Бисмарку исполнилось семьдесят восемь лет. В течение почти пятидесяти лет он оставался гениальным политиком, какого с тех пор больше не было. Он создал империю, частью которой мы стали, — при помощи императора, который никогда его не подводил.

Ученики классов, которые должны были принять участие в церемонии, уже отправились после полудня пароходом в Фридрихсру. Каждого снабдили факелом на сосновой смоле. Когда наступили вечерние весенние сумерки, они сформировали колонну по четыре и приготовились идти маршем. В это время я был дежурным по классу и в качестве такового нес ответственность за прохождение своего отделения. Думаю, это был единственный случай в моей жизни, когда я имел полувоенное звание. Первоначально планировалось выдать старшим отделений магниевые факелы, но затем от этой идеи отказались, поскольку яркий белый свет этих факелов мог ослепить старого господина и испортить общее впечатление от шествия. Поэтому мне, помимо факела на сосновой смоле, пришлось нести неиспользуемый магниевый факел.

Наконец стало достаточно темно, и огромная процессия гимназистов, подобно гигантской змее, двинулась в направлении входных ворот Фридрихсру. Горели факелы, и колонна, похожая на многоножку, топала по гравию.

Я оглянулся назад и увидел лица одноклассников, окутанные дымом, подсвеченные мелькающими красными бликами от горящих сосновых факелов. Затем посмотрел вперед и увидел канцлера.

Он был одет в мундир хальберштадтских кирасиров и стоял прямо под аркой. Левая рука покоилась на эфесе сабли. Временами он поднимал правую руку в знак приветствия. Слева на его груди сиял Железный крест 1-го класса. Пуговицы его мундира отражали свет факелов, а темная ткань почти полностью растворялась в окружающей тьме.

«Железный канцлер», — произнес кто-то сзади, и я навсегда запомнил это определение. Он стоял, вытянувшись во весь рост, втиснутый в мундир, с глубокой бороздой между густыми бровями. Его асимметрично расположенные глаза под тяжелыми веками глядели на гимназистов зорко и строго.

В дальнейшем мне приходилось видеть много картин с его изображением, но ни одна из них не могла сравниться с той картиной, что врезалась мне в память.

От старика исходила невероятная серьезность, словно он предвидел, каким обременительным и темным будет будущее, как мало оснований связывать надежды с наступающим веком. Через несколько десятилетий, когда значение этой эпохи прояснилось четче, я снова и снова вспоминал пронзительное, мрачное выражение зорких глаз канцлера. Что мог сказать нам его взгляд? Напомнить о долге, предостеречь, призвать к тому, чтобы мы не позволили безалаберно погубить его дело?

В тот же вечер я вернулся в Ведель из Бланкензее. Последний пригородный поезд ушел задолго до того, как мы вернулись в Гамбург, — мне предстояло еще топать ногами полтора часа.

Я поплелся вдоль Эльбы, погрузившись в воспоминания. Они не были связаны с императором Вильгельмом II, который поразил меня своим внешним видом всего несколько лет назад. Не думал я и о веселом, добродушном дяде Видинге. Я не мог думать ни о ком другом, кроме как о князе Бисмарке.

На одно мгновение мне, старшему по отделению, показалось, что старик смотрел на меня одного, что мы с ним наедине. Только на мгновение. Затем я прошел мимо, и другие участники шествия глядели на князя, думая, без сомнения, что он смотрит лично на каждого из них.

Я отчаянно стремился что-то сделать, чтобы выразить свое восхищение канцлером. Внезапно ощутил твердый предмет в руке. Взглянул и увидел незажженный магниевый факел. Повинуясь импульсу, нащупал спички, зажег факел и поднял его высоко над головой, шагая вдоль высокого берега Эльбы.

Подо мной гудели сирены кораблей, мелькали зеленые и белые огни, лопасти били по воде, которая шипела и пенилась. Я шел своим путем, отдавая светом факела личную дань восхищения князем Отто фон Бисмарком, о чем он никогда не будет иметь ни малейшего представления.

Матросы на Эльбе подумали, вероятно, что выпустили какого-то лунатика, который намеревается дезорганизовать речное судоходство своим идиотским факелом. Ну и пусть так думают! Они и представить не могли, как воспламенилось сердце шестнадцатилетнего гимназиста обожанием старого полубога — действительно великого старика.

Через два года мой класс готовился к выпускным экзаменам. Поскольку администрация гимназии не желала никаких провалов, всех учеников, внушавших сомнения, предупредили о необходимости записаться на экзамены заблаговременно в шестимесячный срок. Таким образом, все девятнадцать из нас сдали экзамены.

Как уже упоминалось, мы сдавали экзамены группами в течение двух дней. Кому удавалось сдать письменный экзамен, тот освобождался от устного. К счастью, так случилось с моим экзаменом по математике, который я успешно сдал в письменном виде, что доставило мне большое удовлетворение. Я был также освобожден от устного экзамена по ивриту.