Главврач

Нет, нужно было действовать элегантно и при том — ошеломляюще, а у творчески одаренного Константина как раз такая возможность была. В книжном магазине на улице Михайлова, который в последнее время все больше и больше превращался в канцелярский, он купил набор из шести фломастеров и три листа ватмана первого формата (по одному не продавали, да и запас не мешает — вдруг запорешь с непривычки). Спасибо школьному учителю черчения Николаю Николаевичу Брежневу, однофамильцу великого человека — таки привил нерадивому Костику Ива́нову умение писать каллиграфическим почерком. Каллиграфии Константин предавался под настроение, а в повседневности карябал, как курица лапой, потому что врачебная работа вырабатывает привычку писать торопливо, в стиле крещендо.

При очередном визите Рите был почтительно вручен свиток, перевязанный алой лентой. Почтительно означало обеими руками и с поклоном. С учетом того, что Константин был одет в черный шелковый халат, расписанный красными драконами, получилось весьма аутентично, в восточном стиле — эмир бухарский жалует любимую наложницу рубаями собственного сочинения.

Рубаи получились неплохими, можно было гордиться не только стилем, но и тем, как изящно в них было вплетено предложение.

«Маргарита уходит к мастеру,

побросав в рюкзачок пожитки.

Маргарита уходит к мастеру

с двадцать первой, считай, попытки.

Мастер курит ментоловый мальборо,

Маргарите он тоже в радость.

Маргарита уходит к мастеру,

опаляема странной страстью.

Маргарита уходит к мастеру

не затем, чтоб потешить похоть.

Маргарита уходит к мастеру -

Млечный путь им обоим в помощь…»

[30]

— Слово «пожитки» меня умиляет, — сказала Рита. — Чувствуется в нем какая-то быстротечность… Не «прожить», а всего лишь «пожить». Знаешь, давай лучше оставим все, как есть, но на всякий случай я буду иметь в виду, что у меня в запасе есть двадцать одна попытка.

— Достаточно будет одной, — ответил Константин, расстроившись из-за неудачи своей лирической эскапады. — Ты только скажи…

«Оно и к лучшему, — начал утешать внутренний голос, обрадовавшись тому, что в кои то веки ему есть, что сказать. — По крайней мере Женечку расстраивать не придется, пускай приходит по вторникам…».

Женечку, конечно, расстраивать не хотелось — прикипел за эти годы к ней всей душой. Но просыпаться рядом с Ритой каждое утро хотелось больше. Наваждение? Возможно, что и так. Но, когда сильно хочется, тут уж не до самокопательных рассуждений. Вынь — да положь.

«Возможно, что и к лучшему, — ответил самому себе Константин, — но все равно печально».

Рита уловила его настроение (несмотря на постоянные рассуждения о собственном эгоизме, она была очень чуткой) и порадовала в этот раз особенно хорошо. Впрочем, словами этого не передать… Утром Константин поднялся с постели с таким чувством, будто он в эту ночь умер и родился заново. «Умер», потому что сил не осталось никаких, а «родился», потому что душа была переполнения радостью: «Неужели это происходит со мной, Господи?! Неужели со мной происходит это?!».

Придет время — и все изменится к худшему, поскольку к лучшему менять просто некуда. Но, пока еще это время не пришло, можно было упиваться своим счастьем. Как говорится, Млечный путь им обоим в помощь…

Иногда, под настроение и от нечего делать, Константин мечтал о том, как хорошо было бы обзавестись собственным островом где-нибудь в теплых морях-окиянах, где нашлось бы место для всех значимых в его жизни женщин. Каждой — по отдельному коттеджику, а он бы жил среди них этаким богдыханом (можно навсегда уехать из Самарканда, но внутренний Самарканд останется с тобой до конца жизни). Но, воспарив в радужные эмпиреи, тут же одергивал себя — о чем ты, парнишша? Какой, нахрен, остров? Клиникой бы своей обзавестись…

На своей клинике Константина заклинило конкретно. Можно сказать — вусмерть.