Главы из книг «Заметки из Прованса» и «Зарисовки из страны Ок»

Ленивый весенний день, часы на башне ратуши пробили пять раз. Я сижу на террасе «Café de nuit» под платанами на площади Форума, в том месте, куда ведут все пути, где сходятся важнейшие невидимые артерии города. Солнце, ташист-любитель, забавляется, сочетая на стенах синий цвет с желтым, фиолетовый с зеленым. Легкий ветерок выдувает из трещин в теплых камнях пыльцу, смешивает, будто в реторте алхимика, травяной вкус абсента с запахом дыма, чабреца и оливкового масла, добавляя шелест молодых листьев и щебетанье примостившихся на бронзовой шляпе Мистраля воробьев. Воздух наполнен голосами, ароматами, знаками. Снизу, со стороны издательства «Actes Sud», с набережной Роны доносятся обрывки разговоров, девичий смех, стаккато высоких каблуков; кто-то издалека машет мне рукой. Знакомый? Узнаю пекаря из «Au petit déjeuner» на улице Рокет. Еще сегодня утром я возвращался оттуда с остроконечным baguette à l’àncienne под мышкой.

Маленькая, почти всегда пустая пекарня-кондитерская — место необыкновенное! Заходя туда, приоткрываешь дверь в мир, которого уже нет. Над головой звенит серебряный колокольчик, будто сигнал к отъезду в иное время, во вторую половину XIX века. Бело-красно-черные ромбы пола. Посередине похожий на кафедру элегантный полукруглый прилавок — плодовая древесина, окованная латунью; на прилавке старинный кассовый аппарат, рядом серебряная тарелочка для монет. Дальше, в глубине, плетеные корзины с багетами, позолоченными огнем лавровых дров. Вдоль оклеенных обоями (бледно-лиловые полоски и розочки) стен стеллажи; на резных полках — viennois-erie[63]

на тарелочках из гофрированной бумаги: бриоши, песочные пирожные, тарталетки, засахаренные фрукты. В свободных промежутках — дагерротипы и фотографии в серебряных рамках: Фредерик Мистраль с крохотным фирменным пакетиком на указательном пальце, какие-то усатые мужчины перед изысканной devanture[64] кондитерской, девушка в соломенном канотье с лентой, длинном платье с турнюром и с кружевным зонтиком в руке. Раскрашенные акварелью фотографии унтер-офицеров из расквартированных в Арле 2-го и 3-го зуавских полков: темно-синие куртки с золотым шитьем на рукавах, красные шаровары, кепи с квадратным козырьком. В воскресенье, после церковной службы, они покупали бриоши и пирожные своим девушкам, а может быть, куртизанкам из домов терпимости на улицах Вер, Сент-Исидор или Руссе.

Грозный облик военных на фотографиях приводит на память случай, который не стерся (за давностью лет) из памяти жителей города — о нем рассказывают до сих пор.

11 марта 1888 года перед входом в один из публичных домов на улице Риколет, 30 произошла ссора, в ходе которой двое подвыпивших итальянцев зарезали двух зуавов из местного гарнизона. Возмущение арлезианцев было так велико, что все итальянцы (их в городе насчитывалось от 500 до 800 человек), включая даже бедных трубочистов-савояров, поспешно бежали из города.

Свидетелем этого происшествия был некий рыжеволосый художник — недавно прибывший в Арль иностранец, поселившийся в двух шагах от этого места, в Желтом доме на площади Ламартина, 2. Что он делал поздним мартовским вечером на улочке, пользующейся сомнительной репутацией, неизвестно. Зато известно, что, как очевидец, он был препровожден, вместе с еще несколькими свидетелями, в жандармский участок, где дал показания.

Спустя несколько дней он писал брату:

На днях я присутствовал при расследовании преступления, совершенного у входа в один здешний публичный дом, — два итальянца убили двух зуавов. Я воспользовался случаем и заглянул в одно из таких заведений на маленькой улочке Риколет… Этим и ограничиваются мои любовные похождения с арлезианками. Толпа чуть-чуть (южане, по примеру Тартарена, предприимчивы скорее на словах, чем на деле) не линчевала убийц, сидевших под стражей в ратуше.

(Следует заметить, что Винсент не избегал публичных домов. В те времена это не считалось зазорным, больше того, среди художников было общепринято. Анри Тулуз-Лотрек целыми неделями жил в доме терпимости на улице де Мулен в Париже, окруженный заботой обожавших его девиц. Там был его дом, там были нарисованы его необыкновенные картины. «Бордель? Ну и что? Я нигде не чувствую себя более уютно», — писал он.)

Своему другу Эмилю Бернару[65], автору иллюстрированной десятью рисунками поэмы под названием «В бордель!», 20 апреля 1888 года Ван Гог писал: