Глаз ночи

— А ты не зарекайся! Ты просто передай шефу мое предложение, а дальше мы поглядим, как дело повернется!

— А как ему с тобой связаться?"

— Возьми с собой этот телефончик — как сувенир, на память о нашей незабываемой встрече. Передашь телефон шефу, когда возникнет необходимость — я ему позвоню. А сейчас парнишку-то отпустите, он там небось от страха позеленел.

— Ладно. — Молоток распахнул дверцу машины и легонько подтолкнул Олега.

Парень неловко выбрался на тротуар, поежился и испуганно огляделся по сторонам.

— И без фокусов! — предупредил голос в трубке.

Вслед за этим послышался сигнал отбоя.

* * *

Миша Молоток явился перед светлые очи Зарудного и вкратце рассказал о том, как развивались события. Зарудный дослушал его до конца, медленно багровея, и как только Миша замолчал, шарахнул кулаком по столу так, что все телефоны, факсы и прочая дорогостоящая оргтехника подпрыгнули с жалобным звоном.

— Ты, козел, блин, недоделок паршивый, да за что я тебя держу? Гастролеру какому-то, которого никто не знает, слил игру в одни ворота? Тебе не в охране работать, а бабок-пенсионерок на рынке разводить!

Я тебя на улице подобрал, я тебя обратно и вышвырну! Будешь по электричкам гундосить: «Мы люди не ме-е-естные!» Или в наперсток с лохами играть! На большее ты не способен!

— Шеф, — попытался Миша вклиниться в поток брани, — вот его мобильник, может, как-то с ним можно договориться…

— А почему я должен договариваться со всякой шантрапой, со всяким псом подзаборным? Да я об него ноги вытирать должен, а не договариваться с ним, как с человеком!

Тем не менее он взял мобильник и уставился на него, как на мину замедленного действия. И, как будто почувствовав сконцентрированную в его взгляде злость, телефон зазвонил.

— Да! — рявкнул Зарудный, поднося трубку к уху.

— У меня предложение, — раздался в трубке гнусавый голос, явно измененный специальной аппаратурой. — Мне передали, что вам нужен изумруд. Камень я возьму сам. Где я его возьму и как — это мое дело.

А вы можете его у меня купить. Это будет для вас проще и удобнее, чем пытаться найти камень самому и взять его, уверяю.

— Сколько ты хочешь? — проговорил Зарудный, выдержав длительную паузу.

— Пятьсот.

— Что значит — пятьсот? Пятьсот — чего?

— Пятьсот тысяч баксов.

— Да ты что, кабан деревенский, с дуба, что ли, рухнул? Да ты таких денег никогда и в глаза не видел! Да откуда ты такой вылез?

Дупель дал Зарудному покричать, дождался, когда тот выдохнется и замолчит, и негромко проговорил:

— Все! Поорал? Так вот, чтобы больше такого не было, я другого покупателя найду!

Этот камень стоит больше, гораздо больше.

Пятьсот штук — это за него смешная цена.

А без меня ты даже не знаешь, где его искать. Я уж не говорю о том, что его очень хорошо охраняют, а у меня есть все нужные ходы. Мне кажется, ты уже убедился, что я парень ловкий. Короче. Завтра камень уже будет у меня. Согласен его купить?

— Но я должен убедиться, что камень настоящий.

— Это законное требование. Можешь пригласить любого ювелира, которому доверяешь. Где будет встреча?

— У Левы, — поспешно проговорил Зарудный, — знаешь это место?

— Знаю, — несколько кисло ответил Дупель, — опять кинуть меня хочешь? Ну ладно, у Левы, так у Левы. — И в трубке раздался сигнал отбоя.

* * *

Иван Францевич Мюллер происходил из настоящих петербургских немцев. Когда-то в северной столице немцы составляли одну из самых многочисленных национальных прослоек, в Петербурге издавались немецкие газеты, лютеранских церквей, немецких школ, гимназий и училищ было множество. На Васильевском острове немецкая речь звучала едва ли не чаще, чем русская.

Во время Первой мировой войны значительная часть немецкой колонии покинула новый фатерлянд, но изрядное количество немцев в городе осталось. И только перед началом Великой Отечественной, а точнее — в тысяча девятьсот тридцать девятом году практически всех немцев из Ленинграда выслали — кого в Казахстан, а кого и подалее.

Иван Францевич, тогда еще совсем ребенок, оказался вместе со своей матушкой Эльзой Карловной в соленых степях Каракалпакии. Отца увели из дома глухой ночью незадолго до их высылки, и больше о нем не было никаких известий.

Матушка со свойственными немецким женщинам решительностью и упорством обжилась на новом месте, научилась топить печь резаным камышом и сухим овечьим навозом, торговаться на рынке с худыми старыми узбечками за пару ячменных лепешек или стакан козьего молока для ребенка, доить задумчивых терпеливых верблюдиц и на казахский манер заматывать лицо черным платком, чтобы мелкий соленый песок не попадал в глаза и не скрипел на зубах.

Они жили в грязной саманной хижине с низким прокопченным потолком. Хозяйка хижины Зухра постепенно смирилась с их существованием и с их непохожестью и даже нашла в этом свои плюсы, поскольку Эльза Карловна хорошо шила, могла перешить или залатать любую старую кофту и даже соорудила для Зухры из чудом сохранившихся от прежней жизни батистовых лоскутков такую бесполезную в Каракалпакии вещь, как лифчик.