Глаз разума

Радость философского открытия на несколько минут или часов отвлекла меня от моего безнадежного и беспомощного положения. Вскоре меня вновь захлестнули волны тошноты и паники, еще более ужасные в отсутствии обычных телесных симптомов. Не было выброса адреналина, у меня не бежали мурашки по рукам, не колотилось сердце, рот не наполнялся слюной. В какой-то момент я почувствовал, как что-то обрывается у меня внутри, и я было подумал с надеждой, что процесс пошел вспять и я снова обретаю тело. Но это ощущение не повторялось, и я понял, что оно было первым из серии фантомных болей, которые мне, как и каждому потерявшему часть тела, предстоит, по всей вероятности, испытывать.

Настроение у меня было хаотическим. С одной стороны, я радовался своему философскому открытию и ломал голову (одно из нескольких привычных занятий, которому я все еще мог предаваться) над тем, как сообщить о нем в журналы. С другой стороны, я был грустен, одинок и страдал от страха и неопределенности своего положения. К счастью, это продолжалось недолго. Команда техподдержки погрузила меня в сон без сновидений, от которого я проснулся, услышав с удивительной ясностью знакомую музыку: начало моего любимого фортепианного трио Брамса. Так вот зачем им понадобился список моих любимых записей! Вскоре я понял, что слушаю музыку не ушами. Выходные данные со стереопроигрывателя при помощи сложной системы проводов подавались прямо в мой слуховой нерв. Подобно наркоману, вводящему наркотик внутривенно, я получал Брамса прямо в мозг — незабываемое ощущение для любого меломана! Я не удивился, услышав в конце записи успокаивающий голос руководителя проекта. Он говорил в микрофон, заменявший мне ухо. Он подтвердил мои заключения о том, что нарушилось в работе системы, и заверил меня, что команда работает над возвращением мне тела. Он не стал вдаваться в подробности; прослушав еще несколько пластинок, я снова заснул. Потом я узнал, что проспал почти год. Когда я, наконец, пробудился, то снова владел всеми чувствами. Однако, посмотрев в зеркало, я удивился, увидав там незнакомца. Он был с бородой и немного толще меня. Я мог заметить некоторое сходство с моим прежним лицом — печать светлого ума и решительного характера — но в целом это было новое лицо. Дальнейшие изыскания интимного свойства окончательно убедили меня в том, что это было новое тело, и руководитель проекта подтвердил мое заключение. Он не стал делиться со мной историей моего нового тела, и я решил (мудро, как я теперь полагаю) не настаивать. Как недавно предположили многие философы, незнакомые с моим опытом, приобретение нового тела оставляет личность

в неприкосновенности. После периода привыкания к новому голосу, новой мускулатуре и так далее, прежний характер, в основном, также восстанавливается. Более значительное изменение характера было замечено у тех, кто подвергся радикальной пластической операции, не говоря уже о тех, кто поменял пол — и, тем не менее, я думаю, что никто не будет оспаривать того, что личность в этих случаях не меняется. Так или иначе, я вскоре приспособился к моему новому телу настолько, что теперь не вижу и не могу вспомнить в нем ничего нового. Лицо в зеркале вскоре тоже превратилось в хорошо знакомое. Кстати, в зеркале отражались антенны, и я не удивился, узнав, что мой мозг все еще лежит в хьюстонской лаборатории.

Я решил, что добрый старый Йорик заслуживает, чтобы его навестили. Я и мое новое тело, которое мы, пожалуй, будем называть Фортинбрасом, вошли в знакомую лабораторию под аплодисменты сотрудников, которые, разумеется, поздравляли не меня, а самих себя. Я вновь стоял перед чаном и глядел на бедного Йорика; внезапно, повинуясь случайному капризу, я протянул руку и перебросил тумблер в положение ВыКЛ. Представьте себе мое удивление, когда ничего особенного не случилось. Я не зашатался, не упал без сознания, меня не начало тошнить — я не почувствовал ничего! Лаборант торопливо передвинул тумблер на ВКЛ, и со мной снова ничего не произошло. Я спросил, в чем дело, и руководитель проекта немедленно пустился в объяснения. По-видимому, еще до того, как меня оперировали в первый раз, они сконструировали компьютерный дубликат моего мозга, воспроизведя сложную систему обработки информации и скорость, с которой мой мозг работал, в гигантской компьютерной программе. После операции, но до того, как меня решились отправить на задание в Оклахому, они включили одновременно Йорика и эту компьютерную систему. Сигналы, идущие от Гамлета, поступали одновременно на приемо-передаточные устройства Йорика и на систему вводов компьютера. Выходные данные Йорика не только передавались назад Гамлету, моему телу, — они также записывались и сверялись с одновременными выходными данными компьютерной программы, которая, по неизвестным мне причинам, именовалась “Губертом”. В течение дней и даже месяцев выходные данные были идентичны и синхронны, что, разумеется, не доказывало, что им удалось скопировать функциональную структуру мозга; однако эмпирическая поддержка обнадеживала.