Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]

— Я не уверена, что с ней можно обращаться подобным образом.

— Посмотрим.

Мов остановила машину около ограды. Прежде чем выйти, я взял девушку за руку.

— Ты уверена, что любишь меня, Мов?

— Я уверена, Морис, только…

— Что «только»?

— Только я не слишком уверена, что ты отвечаешь мне взаимностью. Знаешь, что мне иногда приходит в голову?

Да, я знал, но захотел, чтобы она сама об этом сказала.

— Я спрашиваю себя, не возникла ли твоя любовь ко мне в противовес любви к ней?

— Не говори глупостей.

— Это не ответ, Морис!

— Боже мой, неужели я стал бы публично объявлять о нашей помолвке, если бы не был уверен в своем чувстве?

Мов поцеловала меня, и мы направились к дому.

— Полагаю, вы вместе подготовили этот маленький бунт?

— Нет, Люсия, — пробормотал я. — Мов ничего подобного не ожидала, как, впрочем, до последней секунды не ожидал и я. Просто я поддался порыву, вот и все.

— Ну что же, я, в отличие от вас, не собираюсь поддаваться порывам, а предлагаю вашему вниманию хорошо обдуманное решение, — сказала она с вялой улыбкой и вновь надела очки. — Раз вы любите друг друга, дети мои, то убирайтесь отсюда!

Мы с Мов переглянулись.

— Собирайте чемоданы и проваливайте. Мов! Поскольку ты несовершеннолетняя, тебе придется потерпеть меня в качестве опекуна. Поэтому жить вы будете в моем доме в Моншове, я уступаю его вам.

Мы не могли сдвинуться с места от изумления. Я пытался в горящих гневом глазах Люсии прочесть, серьезно ли все это говорилось или было очередной игрой.

— Мов, вот чек на три тысячи франков, на первое время вам хватит. Ну а теперь чтоб духу вашего здесь не было, вы меня слышите?!

Мы по-прежнему не шевелились, с трудом веря собственным ушам.

— Спешите предаться любви, дети мои, но помните, для того чтобы пожениться, вам необходимо дождаться совершеннолетия Мов, потому что я никогда не дам своего согласия. Никогда!

Мов покачала головой.

— Я бы никому не пожелала иметь такую мать, — вздохнула она. — Несчастная!

Люсия, не обращая внимания на слова дочери, подошла к ней и протянула чек. Мов взяла его и тотчас же разорвала на мелкие кусочки.

— Мы будем жить в твоем доме. Ведь в противном случае ты можешь упечь нас в тюрьму. Но оставь себе свои деньги. Обойдемся без твоих подачек!

И, хлопнув дверью, Мов выбежала из комнаты. Я было последовал за ней, но в это время Люсия схватила бронзовый бюст, изображавший ее собственную персону, и изо всех сил метнула его мне в голову.

— Убирайся, подонок!

Удар пришелся прямо в висок. В глазах потемнело, и я рухнул на ковер, непроизвольно пытаясь смягчить свое падение, прежде чем сознание покинуло меня.

Когда вскоре я открыл глаза, то сквозь розовый туман увидел стоявшую передо мной на коленях Люсию. Из ее глаз мне на щеки капали слезы.

— Мальчик мой, — рыдала актриса. — Почему ты это сделал? Ведь я так тебя люблю, так люблю!

У меня от боли раскалывалась голова, но я нашел в себе силы подняться. Комната завертелась перед глазами. Но внезапно окружающие меня предметы, включая Люсию, замерли, как на фотографии, утратив объем и признаки жизни.

— Мы уезжаем, Люсия!

Она осталась стоять на коленях, не сводя с меня наполненных слезами глаз. Все ее существо выражало отчаянный призыв, на который я не мог ответить.

— Прощайте, Люсия, да поможет вам Бог стать добрее!

Когда я подходил к своей комнате, Мов уже направлялась с чемоданом к выходу.

— Поторопись! — умоляющим голосом попросила она.

Часть III

1

В Моншове мы приехали посреди ночи. Одноэтажный домик оказался прелестно перестроенной бывшей фермой. В нем имелись гостиная и две спальни. Все комнаты были меблированы в английском стиле.

Дом встретил нас холодом. Мов поспешила зажечь газовый обогреватель, а затем отправилась стелить постели, в то время как я пытался растопить огромный камин, расположенный в гостиной. Нам не удалось своим присутствием оживить это помещение. Поэтому вся надежда была на каминный огонь. Два наших чемодана, одиноко стоявших посреди гостиной, придавали ей драматичный и безнадежный вид.

При иных обстоятельствах дом показался бы мне восхитительным, словно созданным для успокоения, забвения и, в конечном счете, исцеления. Но в эту ночь я ощущал себя в нем никому не нужным ребенком. На лице Мов были отражены те же чувства тоски и тревоги. Мы были двумя потерянными детьми.

Я сидел у камина, глядя на языки пламени. Мов устроилась рядом, осторожно взяв в ладони мою голову. Огромный кровоподтек на виске со слипшимися от крови волосами делал меня похожим на подстреленного зайца.

— Боже мой, — воскликнула девушка, — это тоже ее работа?

— Да, как раз перед нашим отъездом.

— Мы правильно сделали, что убежали, Морис. Рано или поздно она бы тебя убила. Надо чем-нибудь обработать рану.

— Брось. Она уже подсохла, пройдет само.

Внезапно из глаз Мов медленно потекли слезы. Она долго плакала у меня на груди. Я, сколько мог, сдерживался, но печаль и отчаяние оказались столь велики, что я в конце концов тоже расплакался.

Я не ответил. Ощущение страха не оставляло меня самого ни на минуту, но я предпочел об этом не говорить из опасения, что станет еще хуже.