Глаза смерти

Максим не успел возразить. Из мастерской вернулся Корноухов. Мама воспользовалась этим и начала вновь рассказывать про гала-концерт, про завершение фестиваля и про то, как они ещё три часа разбирали декорации. Максим не слушал. Он думал о картине, спрятанной в его комнате.

Глава шестая. Русский музей

– Ты уверен, что это законно?

Дима успел похвастать Екатерине Васильевне своим шпионским набором. Ручка в чёрном алюминиевом корпусе с крохотным глазком камеры, на которую можно было делать по одному кадру каждые три секунды. Линейка, в которую был встроен самый настоящий сканер – достаточно провести по гладкой поверхности, чтобы отсканировать её и скинуть изображение на внутреннюю память. Набор отмычек, которыми, по заверению производителя, можно без труда вскрыть самые замысловатые замки.

Дима недавно купил всё это, а теперь решил как следует испытать. Снимки делал исключительно на ручку и наслаждался тем, что никто ничего не замечает.

– Есть ещё брелок со встроенным диктофоном. Но я его дома оставил.

– Я бы на твоём месте была осторожнее.

Дима пришёл в восторг от реакции Екатерины Васильевны.

– Надеюсь, ты не будешь снимать всё подряд? – спросила Аня. Она тоже напросилась в Петербург и теперь вместе с Димой, Максимом и его мамой сидела в приёмной Погосяна – заведующего отделом технологических исследований Русского музея. Ждали уже двадцать минут и пока не знали, чем себя занять. Макс сидел на подоконнике, Аня и Дима – на диване, а Екатерина Васильевна – в единственном кресле.

На пути к Михайловскому дворцу пришлось выслушать рассказ Екатерины Васильевны о его истории – от заложенного в основании ковчега с серебряными монетами до послевоенных перестроек. Екатерина Васильевна хотела помочь Диме и Максиму с их статьёй, поэтому на ходу успела завалить ворохом интересных, но в данном случае совершенно бесполезных дат, имён и фактов. Дима, стараясь шагать так, чтобы трость не слишком стучала по плитке тротуаров, больше интересовался мёрзлым небом и застывшей красотой рустированных зданий. Здесь можно было на время забыть о покалеченной ноге. Здесь Дима не чувствовал себя калекой, ощущал в Петербурге безразличие ко всему тёплому, а вместе с тем – снисходительность ко всякой вынужденной слабости.

– Года полтора назад арестовали женщину, – заметил Максим. – Кажется, в Новосибирске.

– Ты это к чему? – удивилась Екатерина Васильевна.

– Она заказала на «Алиэкспрессе» диктофон, сделанный в виде обычной флешки. На таможне посылку просветили, и вместо курьера к женщине пришли полицейские. Уголовная статья. Незаконный оборот технических средств для негласного получения информации. До четырёх лет лишения свободы.

– Круто. – Дима демонстративно поднял ручку-фотоаппарат и сделал новый снимок.

– Ничего крутого, – возразила Екатерина Васильевна.

– Но ведь это поможет заснять какое-нибудь преступление, – настаивал Дима. – Взятку или убийство. А потом написать об этом. И будут доказательства.

– Почему сразу взятку или убийство? – вмешалась Аня. – Почему не заснять что-нибудь хорошее? И потом написать об этом.

– О хорошем никто не будет читать, – ответил Максим.

– Это почему?

– Проверено.

– Кем?

– Были такие газеты. «Эквариан Тайм» в США и «Бон нувель» во Франции. Они публиковали только хорошие новости. Никаких ограблений, болезней, аварий. Только позитив.

– И что?

– Разорились. Их никто не читал. Поначалу, конечно, всем было интересно. А потом быстро забыли. И пошли читать то, что привыкли.

– Кровь, кишки, – кивнул Дима.

– Именно.

– Да уж… – Аня сочувственно улыбнулась Екатерине Васильевне.

– «Предположим, я рявкну осанну, и сразу исчезнет порок. Во всём мире начнётся благоразумие, а газетам и журналам придёт конец, потому что никто больше не будет на них подписываться», – сказал в заключение Дима.

После этого разговор затих. Аня изредка спрашивала Екатерину Васильевну о доме в Клушино, но лишь разбавляла тишину и не затевала долгих обсуждений – знала, что сейчас это неуместно. Дима всегда с восторгом следил за тем, как ведёт себя Аня. Сестра хорошо чувствовала других людей и никогда не ставила их в неловкое положение.

Наконец открылась дверь в кабинет, и Екатерина Васильевна порывисто встала.

– Прошу меня простить. – К ним вышел сам Погосян. – Накопились дела.

– Может, мы не вовремя? – спросила Екатерина Васильевна.

– Ну что ты, Катя, всё в порядке. Ты всегда вовремя.

Погосян был суховатым, чуть сутулым мужчиной лет шестидесяти, не меньше. Он не ретушировал свой возраст и сохранял удивительную плавность, которая проявлялась в движении тонких рук, в наклоне головы и походке. Чёрные кожаные туфли с короткими шнурками, жилетка с кармашком, в котором Дима разглядел самый настоящий брегет на цепочке, – всё это говорило о своеобразной старомодности их обладателя, а выглядывавшие из-под брючин ярко-розовые носки делали такую старомодность эпатажной.

– Картину я оставила на охране, – поспешила объяснить Екатерина Васильевна.

– Да, конечно. Наденька, – Погосян обратился к помощнице, – сходите за полотном. Нужно всё оформить.