Глина, вода и огонь

Я люблю Молдавию. Молдавская земля лежит мягкими холмами, холмы похожи на волны моря, которые вдруг кто-то остановил, и волны окаменели, заросли травой. По холмам тихо ползут белые кудрявые бараны, над холмами плывут белые кудрявые облака.

Ниже, у подножия холмов, — села, голубые и белые домишки среди кудрявых деревьев, будто в густой траве певчие птицы снесли белые и голубые в синюю крапинку яйца.

Люди в молдавском селе живут красивые и ласковые. У них темные волосы, смуглые руки, движения мягкие и плавные, как у танцоров. Все, что они делают, получается как — то особенно ловко и красиво: красит ли молдаванин дом свой синькой; режет ли хозяйка хлеб, прижав к груди большой румяный каравай, заплетенный в тугие хлебные косы; лепит ли гончар кувшин, гладя глину пальцами, тонкими и проворными, как у пианиста; поют ли девушки старые песни, собирая виноград по склонам холмов…

Бурной, печальной и сложной была история Молдавии. По земле молдавской шли племена, орды, полки, народы, семьи, таборы…

Спит история под молдавскими холмами.

Спят костяные иглы, оброненные первобытным человеком у костра.

Спят глиняные черепки трипольского горшка, который разбился шесть или пять тысяч лет назад.

Спят кинжалы, какие делали люди бронзового века.

Спят скифские мечи в узорных ножнах и оружие загадочных киммерийцев[41].

Спят алтари неведомых кровожадных богов, на них запеклась черная кровь людей и животных.

Улыбаются во сне мраморные греческие богини.

Хмурят брови суровые римляне на позеленевших монетах, у них тяжелые подбородки, а головы закованы в крепкие шлемы.

Спят тюркские[42] и монгольские[43] повозки, прошедшие путь от Байкала до Дуная — треть земного шара.

Спят ржавые русские плуги, прялки болгарок и нарядные пояса албанцев-переселенцев шириной в четыре ладони…

Можно узнать историю земли, копая эти холмы, читая старые книги. Но можно узнать ее и по-другому. Я поведу тебя не на раскопки, и не в библиотеку, и не в старинную крепость, где находили древние пергаментные грамоты, свернутые в почерневшие трубки.

Я поведу тебя в мастерскую деревенского гончара, потому что история Молдавии записана также на горшках, кувшинах и мисках.

Мой «историк» — гончар. Зовут его Аурэл Горе. Он сидит в покосившемся сарае, в самых старых штанах, залепленных глиной так, что и не видно, какого они были цвета. Руки у него серые, будто на нем глиняные перчатки до локтя. И в черной бороде тоже немало глины. Жена говорит ему строго:

— Аурэл, если с тебя соскрести всю глину, хватит на добрую миску.

Аурэл молчит. Он сидит за гончарным кругом — круг его похож на огромную катушку без ниток. В общем, это два круга, нижний и верхний, соединены они железным стержнем.

Нижний круг Аурэл подталкивает босой ногой, и вся «катушка» начинает вращаться, все скорее и скорее, набирая бешеную скорость.

На верхнем круге, в самой середине, лежит ком мокрой глины — плотный глиняный каравай. На его боках аккуратно лежат ладони Аурэла. Поехали! И завертелась карусель бешеным вихрем, а из серого вихря растет, растет, как стебель, кувшин, тянется вверх узким жаждущим горлом.

Под потолком мастерской — полки, на полках — горшки, и кувшины, и миски разной формы: круглые и длинные, широкие и узкие, с ручками и без ручек. Подсыхают, прежде чем уйти в печь, вырытую в огороде за сараем.

А те, что уже из печи вышли, стоят на полках в мастерской, выстроенные в длинную звонкую шеренгу.

В этой шеренге тоже история молдавской земли, потому что мастер — настоящий художник: он любит не только свои изделия, а бережно хранит и те, что достались ему от других мастеров, от других времен. Он не археолог, не ученый, и сосуды на полках не снабжены табличками с цифрами веков и названиями культур. Они, эти горшки, миски, кувшины, стоят вперемешку, как попало, без оглядки на даты и стили, и я расскажу вам о них в том порядке, в каком довелось мне снимать их с полок и рассматривать.

Посмотри, какой нарядный кувшин. Как пышно он разукрашен, какие по нему гуляют волны, вдавленные в его стенки. По крутым бокам — острые короткие полоски, будто глину причесывали гребенкой, на горлышке — венок. Разнаряжен кувшин, как невеста, — кажется, сейчас пустится в пляс. Щелкнешь по нему — он звенит и поет; не кувшин, а музыкальная шкатулка.

Еще бы ему не быть нарядным, если он вышел из краев, где всё наряжают: дома, лавки, полки, окна, и стены, и крыши, и ворота, и забор, и рубаху, и юбку, и платок, и фартук. Родина его — Балканы и Дунай, родители — сами молдаване, а родственники — румыны и болгары. Так заведено в их селах, что если любая вещь не украшена, значит, с хозяином приключилась беда. Каждая хозяйка дом разрисует, будто это не дом, а вывеска цветочного магазина. Хозяин каждую дощечку забора так выпилит, будто это не доски, а кружева. В доме выставка красивых вещей: все тарелки расписаны цветами и птицами, все нарядные горшки, все кувшины не в шкафу спрятаны, а развешаны по стенам, как картины.