Глиняный папуас (сборник)

— Не зачешется, — возразил Громов. — Как-нибудь привыкнет. Да ведь и музей рано закрывают, особенно перед выходным. А когда уйдут посетители и женщина из охраны, он может делать все, что захочет. Но все дело в том, что он не захочет.

— Почему? Ведь все чего-нибудь хотят.

— А он другой. Он копия. У него нет желания, кроме одного.

— Какого?

— Делать вид, что он и есть тот мальчик.

— Но он почти тот.

— В том-то и дело, что почти. Но у того было много желаний. А всего сильнее он хотел остаться на Земле и повидаться с будущим человечеством.

— Что ж, желание неплохое. Я, может, на его месте тоже этого захотел бы. Интересно же быть посредником между двумя цивилизациями.

— Живым посредником — да. Но это же только копия.

— А верно ли, — перебил я, — что у него нет желаний? Ведь я же сам слышал, как он сказал, что не согласится стоять в музее.

— Будут спрашивать его согласия! Он ведь археологическая находка, экспонат. Ведь глиняного папуаса не спрашивали хочет он или не хочет натягивать лук.

— Может, потому он и выстрелил, — пошутил я.

— Мы об этом выстреле много раз спорили.

— С кем? С Витькой?

— Нет, с мальчиком. С копией этой. Он по теории вероятности много знает. И по теории игр. И говорить с ним очень интересно.

— Значит, он живой.

— Неизвестно. Скорей всего, нет. Но когда-нибудь мы узнаем.

— Когда?

— Когда отец закончит докторскую и приведет в строгую систему все факты. Отец и сам не знает, куда его отнести. Живым принято называть существо биологическое. Его признаки — дыхание, обмен веществ. А он в этом не нуждается. Он еще проблема, загадка. Понимаешь? А мой отец настоящий ученый. Он хочет найти ответ на этот вопрос. И только после того выступить в печати.

— Ну, а копия не может ему в этом помочь?

— Кроме одного — казаться мальчиком. Вот он и кажется… У отца, правда, есть одна идея, которая мне очень нравится. Иногда он думает, что это не копия, а сам мальчик. А за копию мальчик себя выдает, чтобы мы его не спрашивали, как он сумел прожить несколько миллионов лет. Может, это тайна далекой внеземной цивилизации. Так думает мой отец. И тогда у него возникает желание порвать ту часть диссертации, которую он уже написал.

— Я бы на его месте порвал. Ясно, что это мальчик, а не копия. И в музей его ставить нельзя. Попробуй-ка сам постоять не шевелясь в одной позе.

— Отец мой тоже иногда так думает. А иногда он приходит в отчаяние от того, что загадка почти неразрешима.

Мы постояли с Громовым в коридоре у шкафа, на котором торчало несколько желтых древних человеческих черепов. Было тихо и немножко загадочно и казалось даже, что черепа прислушиваются к нашей беседе.

Потом Громов сказал:

— На улице льет дождь.

И посмотрел на мои ноги в новых сандалетах.

— А мне казалось, что ты в ботинках пришел на микропористой подошве.

— Это не я. Ты ошибаешься. Это мальчик.

— А ведь верно. На его ногах я видел твои непромокаемые ботинки. Не бойся, не пропадут.

— Знаю. Но костюм в химчистке все-таки почему-то пропал.

— Случайное совпадение, — сказал Громов. — Или по ошибке выдали другому, спутав его с тобой.

— А не могли, — спросил я, — его случайно со мной спутать? Он так похож на меня, особенно когда был без усиков.

— Ты с ума сошел? Он никуда не отлучается, кроме прошлого.

— Значит, он может вернуться обратно в меловой период?

— Это еще нуждается в доказательстве. Но мы и это узнаем.

— Когда?

— Когда мой отец закончит докторскую диссертацию. Его приглашали в Сибирский филиал Академии наук. Там и без докторской с ним будут считаться. Но он отказался.

— А здесь? Разве здесь не считаются?

— Не особенно. И все из-за этой находки. Ее здесь считают почти за шотландского плезиозавра. Понимаешь?

— Понимаю. Думают, что все это липа.

— Ну, пока! — сказал Громов.

— Пока!

На улице моросил дождь. Когда я подходил к дому, я невольно остановился возле газетного киоска. Там толпилась очередь за «Неделей», «Техникой молодежи», «Искателем» и другими остро дефицитными изданиями. Я невольно усмехнулся и подумал, что в дефицитных изданиях, которые они ждут под дождем, нет ничего про мальчика и по будет до тех пор, пока отец Громова не закончит свою докторскую.

— Где ты пропадал? — спросила меня мать, открыв дверь.

— А что?

— Костюм твой нашелся.

— Какой?

— Который пропал в химчистке. По ошибке отдали другому. А он вернул.

— А тебе не описали наружность того, кто вернул?

— Мне это ни к чему. Наружность описывают, когда вор. А это был честный человек и все произошло по недоразумению.

22

Я много думал о судьбе мальчика (копии). Меня немножко тревожило его будущее. Неужели ему, действительно, суждено стоять в музее, не двигаясь, как все другие экспонаты, сохраняя одно и то же выражение лица и не имея права даже переменить позу? Все это как-то не укладывалось у меня в голове, но продолжало почему-то тревожить.

— Отчего ты такой унылый сегодня? — спросил меня Витька недалеко от учительской.

— Ни отчего, — ответил я. — Просто так.

— Не выдумывай. По лицу вижу, что есть причина.

И тут я не выдержал, рассказал Витьке и про свои встречи с мальчиком и про свои опасения.