Глиняный папуас (сборник)

Но вскоре свободное и хмелящее чувство прошло. Суетливый Нар вспомнил, что он опаздывает в редакцию. Он представил себе недовольное лицо редактора и его насмешливые слова:

— Ну и что из того, что вы бессмертны? Это вовсе не освобождает вас от обязанностей и не дает права опаздывать. Взгляните, не отстают ли ваши часы?

— Я их выбросил.

— Выбросили часы? От вас этого следовало ожидать. Таких людей, как вы, к субмолекулярным пунктам и на пушечный выстрел допускать не следует.

Редактор любил громкие и выспренние выражения, уже вышедшие из употребления.

Нар спешил в редакцию. Мысленно он подыскивал себе оправдание в том, что его интервью с Главным Субмолекулятором оказалось бесцветным. Но разве он, Олег Нар, был в этом виноват? Общечеловеческие интересы бесконечно выше интересов личных. Он должен хранить в тайне признания Лодия.

Вечером, после беседы с редактором, Нар снова связался с Главным Субмолекулятором.

— Что вы хотите от меня? — спросил ученый.

— Я хочу узнать, почему вы предпочли остаться смертным?

— Дорогой, не задавайте глупых вопросов. Предпочел? У меня просто не было времени пойти на пункт субмолекуляризации. Не было и нет. Можете вы это понять?

— Могу, — ответил Олег Нар, словно не своим, а занятым у редактора голосом.

3

Первый, кто высказал эту идею, был Николай Федорович Федоров, русский ученый и мыслитель, живший во второй половине XIX века.

Лев Толстой и Достоевский считали его образованнейшим и гениальнейшим из своих современников. У него брал первые уроки понимания космоса и Земли юный Циолковский.

Книга Федорова пробудила в Лодии страстное и неукротимое желание осуществить дерзновенную идею.

Николай Федорович Федоров писал свою удивительную и во многом загадочную книгу в эпоху, когда человечество не только мало знало о космосе, но еще не умело оторваться от Земли. Мысль скромного библиографа Румянцевской библиотеки, опережая на столетие свое время, рвалась вперед в будущее, ища главное решение проблем, связанных с освоением безмерных пространств Вселенной.

Ничто так не препятствовало победе над пространством, как краткость человеческой жизни. Природа, столь «предусмотрительная» в приспособительной способности земных организмов, совершенно не «предвидела» то, казалось бы, очевидное обстоятельство, что человечеству рано или поздно придется выбраться из земной колыбели. Сильный и быстро прогрессирующий разум она одела в слишком бренные и непрочные биологические одежды. Больше рассчитывая на род и генотип, чем на индивид и сому, она поставила человечество перед проблемой, которую, казалось, не дано ему было решить. С «ошибкой» непредусмотрительной природы столкнулись все смелые и решительные космонавты, пытавшиеся выйти за пределы солнечной системы. Им не хватало времени, не хватало жизни, даже замедленной анабиозом и околосветовой скоростью космических кораблей. Сколько дерзких исследователей не вернулось домой только из-за того, что слишком большое расстояние отделяло их биологические возможности от их цели. Их вечно подстерегал коварный цейтнот.

Читая Федорова, юный Лодий испытывал ни с чем не сравнимое чувство тоски по невозможному. Сама бесконечность распростерлась на страницах загадочной книги, бесконечность, казалось, способная поддаться и уступить перед усилием гениального разума.

И все-таки это только казалось. Идея Федорова была только мечтой и вряд ли осуществимой.

Возвращаясь из книгохранилища домой в Большой Студенческий городок, Лодий смотрел на окружающий мир другими глазами. Даже Солнце рано или поздно должно было потухнуть, но человеку кем-то, жившим в старинной купеческой Москве, было обещано нечто более продолжительное, чем жизнь звезд и планет. Не слишком ли высокого мнения был московский библиограф о силе человеческого разума и возможностях науки?

Лодий был слишком горяч, страстен и смел, чтобы испугаться мнения людей без воображения. Окончив факультет космической биологии, он опубликовал восторженную статью о Федорове и идее бессмертия, которую должна осуществить молодая наука — субмолекулярная биология.

Удивительно, что орган строгой науки, журнал, редактируемый крупнейшими биологами солнечной система, решил опубликовать эту статью. Лодию стало известно, что статья была принята после ожесточенной дискуссии большинством всего в два голоса и что сразу после голосования один из членов редколлегии Аркадий Мамар в знак протеста отказался сотрудничать в журнале.

Это он потревожил Лодия в ночной час, когда тот уже был в постели. Взглянув на экран, Лодий увидел насмешливое лицо Мамара.

— Русские мальчики, — сказал Мамар, словно дразня Лодия, — русские мальчики!

— Какие мальчики? — спросил Лодий.

— Те русские мальчики, о которых еще писал Достоевский.

— При чем тут мальчики? Федоров был глубокий старик.

— Он был, седоволосым мальчиком преклонного возраста. И, как все русские мальчики, готовый к поискам абсолюта.

— Это делает ему честь.

— Ему — возможно. Но не вам, Лодий. Еще Гёте в своем «Фаусте» осудил эту мальчишескую идею.

— Вы не поняли «Фауста», вчитайтесь.