При этом Жак Аттали, специально обыгрывая греческую этимологию слова «кочевник» (номад), связывает его с понятиями «закон» и «порядок» (номос). Получается, что кочевники — это прежде всего «люди закона и порядка». В культурной ретроспективе речь идет не только о Законе Священного писания, хотя, как пишет Аттали, «…Слово, полученное Моисеем в пустыне в виде каменных табличек, сложенных в Скинии, до сих пор остается драгоценным кочевым предметом в истории, ибо закон защищает жизнь и сохраняет святость». Вспомним, что и Чингисхан создал Ясу — свод законов для кочевников-монголов, а само слово «Орда» как-то подозрительно близко к латинскому ordo (порядок), фигурирующему к тому же и в долларовой легенде «Ordo novo caeculorum». На роль Закона (с большой буквы) для «виртуальных кочевников» претендуют некие «правила игры», которые будут создаваться и применяться явно другой расой, стоящей вне игры, над игрой и в любой момент имеющей право на жуткое «Game over» (Игра окончена).
Кролики думали, что любят друг друга. На самом деле их разводили.
Тем самым, даже оставляя в стороне вопросы поведенческой мотивации «новых кочевников» (которые в трактовке Аттали носят безусловно потребительский характер) и энергообеспечения их деятельности (напомним, что США потребляют около 40 % ресурсов современного мира), совершенно очевидно, что «богатые номады» в данной модели сами выступают как скот для остающихся за рамками «всемирного электронного кочевья» истинных скотоводов. Забегая немного вперед, после Ирака очень многим счастливым обладателям счетов с энным количеством нулей в американских и прочих западных банках придется задуматься о своих перспективах и своей действительной роли в этом «новом прекрасном мире».
Нам необходимо новое определение святого, то есть своих само собой разумеющихся интересов.
Что касается второй, оборотной стороны американской медали-модели бытия, «сияющего града на холме», то сегодня она является еще менее близкой к реальности, чем «имперский глобализм» демократов. «Запасного» СССР у Буша-младшего нет, а следовательно, нет и никаких внешних стимулов для нового технологического рывка. А только эти стимулы — в конечном счете, стимулы жизни и смерти — оказываются определяющими. XX век был веком мировых войн и революций, когда за кратчайший срок решались судьбы государств и целых цивилизаций. Если сопоставлять период, предположим, 1914–1945 годов с последним тридцатилетием, с эпохой «детанта», начатой в 1973 году, сразу после «нефтяного кризиса» и отмены «золотого доллара», владивостокской встречей Л. И. Брежнева с Р. Никсоном, то разница окажется просто поразительной. Еще в 1978 году серьезные футурологи всерьез заявляли, что через двадцать два года, к рубежу-2000, люди полетят на Марс, средняя продолжительность жизни составит свыше 100 лет, ученые решат проблему управляемой термоядерной реакции, а по улицам городов мира будут ездить только электромобили на солнечных батареях.
Дело не в том, что лишь война — прогрессу мать родна. Дело прежде всего в том, что развитие человечества, как и несколько тысяч лет назад, наткнулось на некий объективный барьер — барьер, для преодоления которого требуется качественное изменение всего способа человеческого бытия, а не «просто» решение какого-то конкретного комплекса сугубо научных или технологических задач.
Ведущие интеллектуалы Запада, объединившиеся или, вернее сказать, объединенные в 1968 году в «Римский клуб», уже тогда прекрасно представляли себе это обстоятельство. Доклад «Пределы роста» (1972) доказывал, что при сохранении сложившихся тенденций развития не более чем через 50–60 лет наступит планетарная катастрофа, и этот прогноз чрезвычайно быстро был доведен до сведения руководителей ведущих стран мира, включая Советский Союз (стоит напомнить, что членом Римского клуба был академик Джермен Гвишиани, зять председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина, чьим именем были названы катастрофические для советского экономики «косыгинские» реформы 1965 года, «вброшенные» через харьковского профессора-экономиста Е. Г. Либермана).