Глубина

Аркаша догадался, видать, Шематухин затеял недоброе, бросился к нему бегом.

— Эй, братан! — на шематухинский манер крикнул он.

Шематухин отозваться не смог — судорогой свело рот. И в голове было еще темно, глухо.

Подлетевший к нему Аркаша перевел дух, смотрел на Шематухина злыми, добела раскаленными глазами, молчал.

А ведь настоящий братан, начиная оживать, подумал о нем Шематухин, в такой момент молчать умеет. Стараясь казаться невозмутимым, он натянул на ногу сапог. Наконец скривил в улыбке рот.

— Называется, поохотился… А ты как тут оказался? Ну и видик у тебя!

— У тебя не лучше, — с дрожью в голосе сказал Аркаша. — Ты хоть знаешь, как отсюда выбраться?

— Карта есть, — задышливо, будто давясь слезами, проговорил Шематухин. — Тебя-то за каким хреном носило? Жрать небось хошь? На вот.

Он долго рылся в кармане брезентовой куртки, выгреб ладонью хлебную кашицу с розовеющим в ней ломтиком колбасы.

— Как раз то, что надо, — нервно засмеялся Аркаша. — Сил нет жевать.

Шематухин поднялся, долго смотрел на белый, окутанный паром лес, потом на Аркашу. Правда, а он-то что ходит по лесу, как неприкаянный? Внезапно он обалдело уставился на полоску неба над дальним лесом, просвеченную ярким солнцем. По этой полоске пять или шесть теней растянулись в цепочку, как бы тайком поплыли друг за дружкой в другой край неба.

— Погляди-ка, Аркаша, — шепнул Шематухин. — Журавли, что ли, полетели?

Аркаша взглянул туда, куда показывал Шематухин. Тени, чуть размытые, украдчиво, но упрямо двигались по прозрачному туману.

— Это мираж, — сказал наконец Аркаша. — Волки идут.

— В жисть бы не поверил, если б самому не довелось увидеть… Точно, волки. Красиво идут, гады! А ведь им тяжельше. Жить-то…

Накинув ремень ружья на плечо, он стал спускаться к болоту и тут рванул на себе рубаху, дыша открытым ртом, обернулся на Аркашу. Сам бог, что ли, его подослал — ведь спас, выручил. Пришедшее к нему потрясение было так сильно, что он опять жарко задохнулся. Жить-то, оказывается, страшно хочется.

— Откуда ты, братан, взялся? — опять оглянулся он. — Или выслеживал?

— Заблудился, не знал, куда идти, — объяснил Аркаша. — Услышал выстрел…

— Надо же, — сказал Шематухин, остановился и уставился в дымное разводье в облаках — волки еще шли — и вдруг клятвенно, с дрожью в голосе проговорил: — Все заново начну. Все-таки жить, братан, надо дружно. Иначе што получится, если на земле люди друг дружку перебьют? Волки и те без нас в смертной тоске рыскать будут, с нами они от скуки не умирают…

Аркаша Стрижнев, соглашаясь, кивнул и двинулся дальше. Пройдя мимо бригадира, застывшего с выражением провидца на лице, он подумал, что к человеку, как бы долго ни оставался тот свободным от мыслей об устройстве мира, рано или поздно приходит очищающее душу желание утверждать на этом свете согласие и мир между людьми.

— Да-а… — вздохнул Шематухин.

Проводив глазами тень последнего, замыкавшего цепь волка — стая, должно быть, переходила широкую просеку или поляну, — он неожиданно уразумел: может, вовсе не красный волк, а другой собрат его дорвался до «золотого» барана. Не беда, что денег на логове не оказалось. Стало быть, обнадеживал себя Шематухин, лежат в другом месте.

Небо там, где только что видна была живая картина, снова сделалось чистым и белым. Тени волков исчезли с такой же бесшумностью, с какой появились; если бы не было рядом Аркаши, пораженного увиденным не меньше, чем Шематухин, можно было подумать: нездоров, почудилось.

13

Ни Еранцев, ни Арцименев, выехавшие на двух машинах в город — за Николаем Зиновьевичем, егерем и собаками, — не знали, каким будет конец этого дня. Смутно, несмотря на то, что рано утром загадали идти на облаву, виделся и следующий день. Чтобы быть уверенным в нем, надо было разведать ночную лежку стаи и, не дав ей очухаться, запереть окладом.

Еранцева, едущего на «Жигуленке» следом за «Волгой», тянуло в сон, он часто вздрагивал, отгоняя дрему. В зевоту его кидало не только потому, что этой ночью почти не спал — каждый божий день в это время, пополудни, на него накатывала слабость, и он ничем не мог взбодрить себя, сколько ни старался. Винить было некого, сам виноват. Пожадничал, испытывая на себе «коктейли», что и сказывается даже сейчас, полтора месяца спустя.

До города доехали быстро. Еранцев прикинул, что предстоит сделать, прежде чем катить обратно: заправить машину, заехать в общагу.

Но это было не все. В нем боролись два желания. Одно подсказывало: зайди в больницу и, сказавшись кем-нибудь, ну, скажем, травматологом, занимающимся исследованием автомобильно-дорожных происшествий, среди прочих пострадавших найди девушку, на которую был совершен наезд в то утро.