Глубина

Удивительно, Еранцев, тогда совсем мальчишка, без подсказки кузнеца, который с молчаливой медлительностью занимался то Лизаткой, то новорожденным, понял, что произошло. Кузнец деловито, тихо, с застывшим на лице детским выражением бережно согнул белые Лизаткины руки в локтях, сложил у нее на груди, потом, подсев к младенцу, почмокал губами, одинаково внимательный к ней, закончившей свою жизнь, и к новому человеку, только начавшему жить. Еще трудно было поверить, что Лизатки больше нет, что скоро ее опустят в землю и зароют и она не увидит, кого она родила.

Он понял, что живые с живыми держатся вместе, а умирают порознь. Но он впервые узнал, и не с чужих слов, что женщина, мать, умирая, может дать жизнь другому.

Сейчас Еранцев сильнее, чем тогда, в детстве, почувствовал сиротскую тоску, овладевшую им при виде Лизаткиной смерти и повторившуюся теперь, спустя много лет. Воспоминания наконец отступили от него, и он опять увидел ручей — не тот, явившийся из далеких луговин, а вот этот, реальный, протекающий возле, вызывающий сочувствие попыткой сберечь себя до первого дождя. Никакого сходства между тем, давним ручьем и этим, отметил Еранцев, освободившийся от наваждения, не было, просто память, чтобы оживить самое себя, выбрала его, как затравку.

Еранцев поднялся и взялся растирать колени — они болели. Оказывается, сам того не замечая, он опустился на колени и эти полчаса выстоял на них.

12

По сравнению со вчерашним новый день уже в этот ранний час бодрил обещанием перемен. Воздух, по-прежнему недвижный, заметно помягчел. С росой потемнела и жирно заблестела земля, видно было, как она, отощавшая от долгой суши, всеми трещинками, всеми порами жадно впитывает скудную влагу.

А за лесом, суля щедрое питье, продолжало набухать белизной в золотых окоемах долгожданное облако. Каждое дерево, каждая травинка радовались ему, там и там слышался нетерпеливый писк, мыши-полевки торопливо рыли запасные, на случай дождя, норы.

В шесть утра на крыльце клуба показался Чалымов, сбежал на лужайку, был он, как всегда, в алых, с белыми полосками вдоль бедер трусах. Держался в этот раз вопреки прежнему своему обычаю неспокойно, не отходя далеко, напряженными глазами караулил дверь. На крыльцо вышла Надя, простоволосая, в легком длинном халате.

Следом за ней, заспанно щурясь, появился Арцименев в голубой «олимпийке». Он на ходу покрутил колесико на транзисторном приемнике, поймав веселенькую музыку, стал догонять ушедших вперед Чалымова и Надю.

Чалымов повел их к заводи, именуемой Средней, к ней сбегала крутенькая тропка, а внизу на дубовых свайках чисто желтели сколоченные из досок мосточки — специально для ныряния.

Меж тем из-за облака выглянуло красное, в дымном ореоле, солнце, желтые лучи его враз высветили верхушки лип, и, хотя сам пруд еще оставался в прохладной тени, кругом все заиграло.

Тишину, только что чистую, полную, разбил короткий хрустальный всплеск — кинулся в воду Чалымов. Плыл он быстро, сильными гребками, перечеркивая оловянно-холодную гладь пруда белым пузырящимся следом.

Арцименев не торопился лезть в воду, он внимательно, весь уйдя в созерцание, следил за перемещающимся солнечным пятном. Свет, казалось, завораживал его, и он, белея округлым изнеженным телом, застыл на берегу.

Надя тоже не спешила. Подстелив под себя халатик, она руками обхватила колени, оглядывалась на тропку: не появится ли Еранцев. Потом она на какое-то время засмотрелась на Чалымова — мощно, красиво плавал.

На Чалымова поглядывал и Арцименев. Он не знал, что встретит Чалымова здесь, и сперва малость обалдел: трудно было представить этого всегда чистенького, с подчеркнуто изысканными манерами мастера спорта занятым черной работой. Давно — лет пять прошло — Арцименев брал у него уроки плавания. Теперь Арцименев дожидался, когда этот тип устанет и выберется на берег, тогда можно и самому искупаться. Арцименев все больше досадовал, что вчера повел себя с Чалымовым слишком дружески и дал повод тренеру обращаться к нему запанибрата.

Он почувствовал, как Надя скользнула по нему насмешливым взглядом, и, сердясь на себя — чего из-за мелочей расстраиваться! — круто прыгнул в воду.

Привлеченная шумом, Надя совсем перестала глядеть на тропку. Нечего тревожиться о Еранцеве: не маленький, сам найдет. Перед ней в воде, словно соревнуясь между собой, резвились Чалымов и Арцименев: ныряли, отфыркивались, смахивая с глаз прилипшую зеленую тину, принимались плавать наперегонки. Чалымов был ловчей, сноровистее и, чего утаивать от самой себя, просто красавец. Видно было, так хотел понравиться Наде, так завлекательно смеялся, что ей становилось неловко. Арцименев — дипломат, не лез откровенно, как Чалымов, он, держась замкнуто, вниманием своим не досаждал.

Солнечный луч прободнулся в прореху в густой еще липовой листве, лег небольшим пятном на воду, и в него, чтобы пригреться, устремились мужчины. Весело и приятно было им при Наде, и она, вдруг почувствовав непривычное волнение, отвернулась.