Глубина

Она помнила лишь смутно, сквозь туман тревоги из-за внезапной смерти ребенка. Странный набор вещиц: простая булочка, дополнительные свечи, большая миска для бритья.

Стед, казалось, хотел ей что-то рассказать.

– Рада предоставить все, что понадобится. – Это была одна из фраз, которую Энни выучили произносить, когда у пассажиров первого класса случалось настроение поговорить.

Стед пожал плечами, но не стал смотреть ей в глаза.

– Сегодня мне, скорее всего, снова понадобятся свечи и хлеб.

– Будет сделано. Прошлых оказалось недостаточно?

– Боюсь, волны жаждут большего, – ответил Стед, глядя на воду.

– Волны?..

– Видите ли, хлеб был не для меня, а для мертвых, что вернулись голодными. Им предлагают хлеб, дабы задобрить и, возможно, услышать, что они могут сказать.

Энни затошнило. Этот человек безумен?..

Наверное, он заметил, насколько Энни изменилась в лице, потому что улыбнулся, как бы успокаивая ее.

– Я практикую спиритические сеансы уже много лет. Уверяю, я знаю, о чем говорю. – Стед сделал паузу, но Энни промолчала. – Случалось ли вам побывать на таком?

– Нет, сэр, – поспешно ответила она. – В Баллинтое нет ничего подобного.

По крайней мере, насколько Энни помнила. Там, дома, священники не одобрили бы ничего подобного.

Стед сощурился, глядя в сторону неразличимого в тумане океана.

– Все отпуска я провожу у моря. Очень укрепляет силы – гулять по берегу, смотреть на волны… Иногда я замечаю, как ветер над водой звучит подобно женскому голосу. Есть, знаете ли, истории о существах, которые стремятся заманить мужчин в море, на верную смерть. Кто-то зовет их сиренами, кто-то – русалками.

Энни знала все эти истории. Баллинтой – рыбацкий городок, с рыбацкими же суевериями и преданиями. Мужчины утверждали, что слышали зов сирен, когда уходили далеко в море. Поговаривали, что те, которые пропадали, позволяли штормам унести их за борт, навстречу сиренам.

Энни вдруг вспомнила кое-что – она пыталась забыть об этом, хотя теперь это воспоминание почему-то оказалось единственным, что она помнила четко. Энни была совсем маленькой и бродила по пляжу в Баллинтое недалеко от дома тетушки – они устроили здесь пикник всей семьей. Тетушка Риона, вдова рыбака, жила у моря с матерью, Эшлин – бабулей Энни, – и совсем недалеко от дома, в котором жила Энни с матерью, отцом и четырьмя братьями. Обычно Энни любила море, несмотря на страх, который пытались вселить ей родители, – те говорили, что если ее унесет течением, то ей ни за что не справиться с волнами, и тогда они навсегда ее потеряют, как дядю Уилмота.

Но в тот день, когда Энни пробегала по скалам, у нее разболелась голова, а перед глазами все побелело, расплылось. Стоял весенний день, ясный и холодный. И все же было в нем нечто такое, что даже сейчас вселяло в нее ужас…

У нее было видение. Иного слова не подобрать. Жуткое видение – из-за него Энни бросилась обратно к месту пикника, к отцу, и попыталась залезть к нему на колени и спрятать лицо у него на груди. Но ничего не вышло. Он сказал, что Энни слишком взрослая, чтобы сидеть на коленях. А когда потребовал объяснить, что так ее напугало, Энни рассказала, что видела: это была дубеса. Темная владычица воды. Морская богиня. Демоница. Та, что стремилась оберегать и защищать своих любимых девочек и никогда больше не позволяла им вернуться на поверхность. По крайней мере, так гласили предания.

Вместо того чтобы утешить дочь, отец на глазах Энни побагровел от ярости – той, что, казалось, бурлила под самой кожей. Он наорал на нее при всех.

– Видишь, что выходит из этих дурацких сказок?! – орал он на жену. – Что сказал бы отец Малруни? Все твоя мать постаралась…

– Это старые предания, – вступилась тетушка Риона, выпятив подбородок, и буйные черные кудри взметнулись, обрамляя ее лицо. Тетушка была единственной в семье, кто осмеливался возражать Джонатану Хеббли.

– Языческая чушь, и я запрещаю такое в своем доме! Ты слышишь, Энни?

Тогда они провели последний семейный пикник с тетей Рионой и бабушкой Эшлин, и Энни навсегда запретили навещать бабулю, которая рассказывала ей о маленьких народцах и фейри, и ее главных любимицах, шелки – женщинах, что могли надевать и снимать красивые шкуры из тюленьей кожи, чтобы ходить по земле в поисках тех, кого когда-то любили.

Энни с усилием отогнала воспоминание. Она не в Баллинтое, и она уже не маленькая девочка.

Открыв глаза, Энни увидела, что Стед без единого слова продолжил прогулку по палубе, постепенно растворяясь в тумане.

Когда она пришла в себя – нужно было еще спуститься на нижнюю палубу, заняться пассажирами, – к ней приблизился матрос. Один из тех, что отправили тело Теодора Вутена в пучину.

Матрос коснулся козырька фуражки.

– Прошу прощения, мисс, вы из стюардесс первого класса? Отдать вам, что ли?

Он достал из кармана униформы носовой платок. В ткань было что-то завернуто – маленький белый комок, напомнивший Энни о закутанном теле на палубе.

Матрос вложил его ей в руку. Развернув платок, Энни увидела украшение. Брошь в форме сердца, свисающего со стрелы с застежкой.