Глубынь-городок. Заноза

двести…” Доказываю с карандашом в руке, сколько прибыли получит колхоз. “Нет, отвечает, хоть бы сто для

начала… Уж больно она истощает землю”. А агроном тут же рядом стоит. “Так введем, говорит, наконец

твердые севообороты, станем хозяйствовать по-настоящему!” Вот, например, мы, школа, с этих же своих соток

получим через три года сорок тысяч. Откуда? — Он указал на заботливо подвязанные яблоньки-двухлетки. —

Их пока пятьдесят штук. В этом году посадили еще двести. Вот какие у нас возможности! Так ведь это только

девяносто соток. А в Братичах земли две тысячи га!

И хотя даже и Женя с ее крошечным жизненным опытом понимала, что не все, должно быть, так просто и

у Любикова есть свои резоны возражать Соснину, ее не могла не покорить стремительная Костина

жизнерадостность, которая была так сродни ей самой; желание все переделать своими собственными руками,

тотчас! Казалось, ум его постоянно находился в кипенье, и чем больше прибавлялось ему работы, тем он

становился деятельнее.

Посреди разговора Костя вдруг озабоченно приподнялся, вглядываясь через пыльную дорогу туда, где за

холмом чуть виднелось гречаное поле.

— Где же мои ребята? — пробормотал он, бросив взгляд на часы. — Мы тут во время уборки с

младшими в ближайшую бригаду молоко на поле носим. Где подальше — там возят, а здесь близко, да и лошади

заняты в колхозе.

Он встает во весь рост и кричит, сделав из ладоней рупор:

— Ре-бя-та! Э-ге-ге!

Издали ему откликаются. Девчонки и мальчишки бегут, вздымая клубы пыли.

Пока они подходят, он говорит Жене задумчиво:

— А как они ревнивы, класс к классу! Попробуй-ка удели кому-нибудь больше внимания. Я никогда не

думал, что детская привязанность — такое глубокое и беспокойное чувство. Ведь ребенок еще сам не знает, чего

он хочет от человека…

Первые подбежали девчонки, пыльные, растрепанные, с исцарапанными ногами, — и тотчас все вокруг

защебетало.

— Константин Евгеньевич! Сейчас подоят, уже бидоны стоят!.. Константин Евгеньевич!..

Они сели тут же, на траве, беззастенчиво рассматривая Женю и обхватив руками острые коленки,

узкогрудые пятиклассницы, лишенные еще и тени кокетства. Были среди них такие, с кем Соснин уже успел

побродить по окрестностям, и у них находились общие воспоминания (“А помните, как палка обгорела и все

ведро бух в костер?”). Посмеиваясь и пошучивая, он вспоминал какие-то мелкие происшествия, которые

заставляли их краснеть от удовольствия или от смущения.

Когда принесли бидоны с теплым молоком, тащили их поочередно, хотя детские руки натягивались от

напряжения, как струны. Иногда Костя их сменял, но больше все-таки несли сами ребята. Тяжело? Ну и что! И

они повторяли упрямо:

— Ну и что!

Женя тоже тащила бидон, когда подходила ее очередь, и все хотела спросить Костю, как это удалось ему

открыть для себя секрет такой правильной, счастливой жизни? И можно ли заранее узнать человеку, в чем его

настоящее призвание? Но Косте было сейчас не до философских разговоров, и она ничего не спрашивала, а

просто шла рядом, смеясь каждому его слову вместе с ребятами.

— Послушайте-ка, оставайтесь у нас, — сказал вдруг Костя, оборачиваясь к ней. — Ей-богу! Будете

литературу вести в старших классах, квартирой обеспечу. Только думать быстро, пока вакансия есть. Что,

ребята, не отпустим из Братичей Евгению Васильевну?

— Не отпустим! — дружно закричали ребята и тотчас окинули ее хотя и доброжелательным, но

оценивающим взглядом.

Женя тоже посмотрела на них по-другому, словно примериваясь: по силам ли ей будет такая детвора? И

едва приметно с сожалением вздохнула…

Костя, который зорко следил за каждым ее движением, расценил этот вздох по-своему.

— Или у вас там кто-нибудь… что-нибудь есть, что привязывает? — спросил он, не в силах скрыть

невольной ревнивой нотки. В молодости так легко пробуждается симпатия и так немедленно, так самодержавно

требует прав!

Женя не ответила. Пачка писем от Бориса Турашева (“Милая Женька, я пишу тебе, чтобы тысячу раз

повторить то, что сказал на вокзале…”) лежала у нее в сумке, но было ли это уже обязательством на всю жизнь?

Она не знала. Поэтому она только тряхнула головой с отросшими волосами — завивка оставалась на самых

кончиках — и постаралась обратить весь разговор в шутку.

Пробудившийся интерес Кости Соснина льстил ей, но больше всего ее сейчас занимало все-таки другое:

как войти в большую жизнь, как стать человеком на своем месте? И еще раз с легкой завистью она посмотрела

на этого быстроногого маленького парня, полного самоуверенности, обуреваемого фантазиями, но который так

твердо ступал по земле…

Конечно, Жене было бы трудно представить (а ни Костя, ни Василь не рассказали бы ей об этом!), что

еще совсем недавно оба считали себя законченными неудачниками. Когда стало ясно, что в аспирантуру им не

попасть, Костя Соснин затаил мрачную иронию, Вася Мороз — тихую печаль. Такими они и явились в