Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка

— Долгое время это меня не интересовало. Я просто была с Луизой одно целое. Я твоя Луиза, а ты моя Флер, говорила она всегда. Я была уже девушкой, когда мне внезапно захотелось все узнать. Прежде чем решиться спросить, я подумала, что, наверное, она взяла меня к себе на воспитание. К себе и к своему ворчуну. Мой милый ворчун, обычно говорила она своему мужу, лишая его таким образом возможности ворчать. И вот в один прекрасный день я узнала, что Луиза моя родная бабушка. А ворчун Висенте — родной дедушка. С того момента я стала сторониться их. Словно они предали или обманули меня. Мне вдруг захотелось отделиться от них. Странно, не правда ли?

Флер прижимается щекой к моему колену, и я боюсь пошевелиться.

7

снова погрузилась в безбрежное море печали. Что-то серебристое и неуловимо зыбкое трепещет вокруг меня, мне кажется, я слышу какой-то неясный шепот. Висенте и Луиза утешают меня. Мне хочется выбраться, но нет берегов. Тело ощущает дыхание знойного дня, разум подсказывает, что я нахожусь меж бурых стен заброшенного ртутного карьера. Это киноварь, пояснили мне в первый же день мужчины. Не бойся, здесь нет ничего сверхъестественного, просто земля имеет цвет киновари. Но светлые переливы настроения сильнее призрачно-красного цвета вспоротой земной коры, вивариев и мусорных свалок. Мужчины и раньше выкапывали из-под обломков вполне пригодные машины, чинили их и заводили. Но то, что они наткнулись на машину Луизы, привело меня в смятение.

Мое странное зыбкое детство вновь обступает меня. Была бы Луиза жива, она бы вызволила меня отсюда. Прорвалась сквозь минный пояс, наплевав на опасности, и осталась бы целой и невредимой. Появилась бы здесь, прижала меня к груди, дала бы мне выплакаться и увела с собой по одной лишь ей известной тропе.

В детстве я привыкла ждать долгих телефонных разговоров. Знала: сейчас Луиза уставится в одну точку, будет стоять как изваяние, расставив ноги, не слыша, что ей говорят, не обращая внимания на Висенте, положившего ей руку на плечо, и внезапно очнется, словно для того, чтобы произнести: в путь. Пружина закручивалась. Луиза носилась туда-сюда, взбегала по лестнице в спальню. Укладывая вещи в дорожную сумку, Луиза громко, так, чтобы слышал Висенте, выглядывающий из окна первого этажа, говорила — я должна, не знаю, как надолго мы с Флер задержимся. Стремительно выехав из гаража, Луиза опускала в машине стекло и выпаливала стоящему на лестнице Висенте, что путешествие, возможно, будет для ребенка утомительным и поэтому придется где-нибудь несколько дней отдохнуть. Моя усталость была просто-напросто предлогом, чтобы развязать себе руки. При желании я всегда могла поспать на заднем сиденье машины, Луиза никогда не забывала взять с собой подушку и плед.

Помню, однажды — я тогда была еще маленькой и у меня не было привычки спать в машине — я почувствовала себя осоловевшей от шума мотора и петляющей дороги, и мы с наступлением ночи остановились перед сверкающим огнями отелем. Портье взял меня на руки, отнес в вестибюль, и я погрузилась в мягкое кресло. Позднее, в номере, я ожила и по приказу Луизы забралась в ванну из белого мрамора, огромную, как бассейн, я визжала, плескалась, сон сняло как рукой. Луизе было жаль лишать меня удовольствия, тем не менее ей не терпелось поскорее уложить меня в постель. Мне запомнилось неестественное выражение ее лица: взгляд задумчивый и одновременно беспокойный, а на губах мягкая сочувственная улыбка. У меня пропала охота плескаться и резвиться, я нырнула под прохладные простыни и зажмурила глаза. Возбуждение после длинной дороги не давало уснуть. Щелкнул дверной замок. Луиза куда-то ушла.

Я проснулась от шума воды. Потихоньку вылезла из постели, неслышно прошла по толстому ковру и через приоткрытую дверь ванной комнаты заглянула в окутанное паром помещение. У меня захватило дух — настолько потрясающим было зрелище, открывшееся передо мной. В ванной стояла молодая женщина в вечернем платье, из душа на нее лилась вода, коротко остриженные волосы прилипли к голове, светлый, в локонах, парик валялся на черно-белом в шахматную клетку полу. Луиза стояла спиной к двери, все еще в дорожной юбке, разутая, рукава блузки закатаны, и большой розовой губкой терла лицо молодой женщины.

В своем детском неведении я считала, что Луиза хочет позабавить меня. И все же какой-то необъяснимый запрет не позволил мне открыть рот и рассмеяться. Очевидно, мне показалось странным, что молодая женщина, с которой обращались так бесцеремонно, стояла смирно, позволяя Луизе распоряжаться собой. Я подумала, уж не кукла ли это в человеческий рост, потому что с длинных ресниц на щеки стекали черные ручейки краски.