Гнев Диониса

Я потеряла свободу, я связана навсегда со Старком. Навсегда!

— Он будет мальчик! — говорит мне Старк на другой день утром, когда мы пьем кофе.

— А может быть, девочка, — возражаю я.

— Нет, мальчик. Мне хочется мальчика, Тата. Он будет похож на тебя.

— Нет, уж пусть на тебя, — говорю я со вздохом.

— Да, пожалуй, это лучше, — соглашается он серьезно, — ведь мое лицо тебе так нравится. А девочка, потом, пусть будет в тебя.

— Какая девочка? — с изумлением спрашиваю я.

— Ну, второй ребенок у нас будет девочка, — говорит он спокойно.

— А потом еще мальчик, а потом две девочки? — говорю я с горьким смехом.

— Да почему же нет, Тата? Что может быть лучше семьи, где много детей? Они так милы! Я взглядываю на него и иронически говорю;

— Я пишу картину. Один лезет в краски, два дерутся, я кормлю четвертого, пятый сел на мою палитру, шестой приносит дурные баллы из гимназии, седьмой…

— Тата! — резко прерывает он меня. — К чему эта ирония? Ты прекрасно знаешь, что ты этим делаешь мне больно.

— Я только рисую тебе картину многочисленной семьи художницы. Нет, я не хотела бы иметь дюжину ребят!

Он молчит и берет газету. «Ну, надулся, — думаю я с досадой. — Пусть дуется, я сейчас ухожу в мастерскую».

Пока я одеваюсь, он не поднимает глаз от газеты, — До свидания, — целую я его в лоб.

Он схватывает мою руку и говорит умоляюще:

— Тата, неужели ты его не будешь любить?

— Полно, милый! Я, может быть, дурная женщина, но ребенка своего я буду любить; ведь и собака любит свое потомство, я еще не совсем нравственный урод.

Это просто несносно — я, кажется, не имею права пошевельнуться, нагнуться, повернуться!

— Тата! Ради Бога! Ты повредишь ему! Вчера вышла целая сцена. Я оступилась на лестнице — он побледнел как полотно и почти грубо крикнул:

— Смотри ты себе под ноги! Работать не дает;

— Тата, походи, пожалуйста, ты так долго сидела.

Идем гулять: «Не иди скоро, не устань, не споткнись, тут ступенька, тут камень».

— Эдди, — говорю я в отчаянии, — ты выводишь меня из терпения! Ты заботишься о моем физическом здоровье, но этот извод так действует мне на нервы, что я, кажется, заболею!

— Ax, Таточка, милая, не волнуйся, пожалуйста, я буду молчать. Я ничего больше не скажу, ты только не иди так скоро по лестнице.

— Отстань ты, ради всего святого!

Васенька тоже бесит меня.

Старк заразил его своей манией, они по целым часам говорят об этом совершенно серьезно, а вчера увлеклись до того, что стали обсуждать, какой университет лучше в Европе для молодых людей!

— Васенька, — говорю я ему по уходу Старка, — чего вы-то радуетесь?

— Да я люблю ребятишек.

— Да мало ли ребятишек на свете?

— А это будет как бы братец или сестрица единоутробные. Ведь вы мне мамаша, — и он собирает лицо в морщинки.

— Да ведь вы мне пророчили, что все не надолго?

— Ну, мамаша, теперь уж вы это бросьте думать, — говорит он неожиданно строгим голосом, — теперь вам хвостик пришит! Если бы «Колонна Траяна» не был глуп и сумел что-нибудь народить, так вы бы и там смирно сидели, а теперь уж «не рыпайтесь» — делать нечего.

Я сама вижу, Васенька, что делать нечего.

Кончаю Диониса. Пусть там будет, что будет, а Диониса я закончу. Тогда и подумаю о всей своей жизни, о том, что будет дальше.

Написала в Петербург, что остаюсь еще на некоторое время, Задержала меня фигура сатира, которую я переделывала по совету Латчинова и Васеньки.

Как я обязана тому и другому — они так много помогли мне в моей работе.

Васенька мне помогает в разработке деталей: он бегал по музеям, срисовывал, рылся по библиотекам, приносил мне выписки.

Латчинов же прямо вдохновлял меня. Он сидел целыми часами около меня и рассказывал что-нибудь о культе Диониса, о его изображениях.

— Кажется, не было культа такого распространенного, такого всеобъемлющего, как культ Диониса! Этот бог олицетворял производительные силы природы. Все растет, цветет в его присутствии!

Он и виноградарь — Ленайос — выжиматель, он заставляет забывать прозу жизни, уносит в другой мир, освобождает от действительности, он освободитель — Лиэй!

Дважды рожденный от Зевса, он вдвойне божествен!

А знаете ли, Татьяна Александровна, что в самой глубокой древности Диониса изображали зрелым мужчиной, бородатым и тяжелым. Что же, ведь его культ был культом полевых работ, маслоделов, земледельцев, виноградарей.

Празднества его — веселые буколические празднества. Он засыпает с природой и с ней же просыпается, будя Деметру и мать Персефону. Это празднества Галои, Линей!