Гнездо аиста

– Это не принципиально, с чего бы? Хотите мою фотографию? Правда? Зачем? Я сейчас найду… Вы подождете?

Быстро выдвинув ящик стола, Зина вытащила желтый бумажный пакет и, все время оглядываясь, высыпала на стол целую кипу фотографий.

– Вот… Какую?

– Можно выбрать? – не решаясь протянуть руку, тихо спросил Клим.

– Конечно. Любую, – Зина бросила на дверь тревожный взгляд, и Клим заторопился, чтобы не подвести ее в очередной раз.

Схватив первую же попавшуюся, он, даже не разглядев как следует, сунул ее в нагрудный карман. Потом начал помогать Зине собирать остальные, при этом они больше мешали друг другу, но ни один не хотел устраниться. Когда пакет благополучно вернулся в ящик стола, Клим с облегчением прижал руку к груди:

– Спасибо. Она пойдет со мной.

– Автограф не просите?

– А так принято?

– Все просят. Но я ни фотографий, ни автографов никому не даю. По-моему, это смешно… Я же не столичная прима… Вам я подарила не как актриса…

– Спасибо, – повторил Клим и жалобно заглянул ей в глаза. – Мне уже совсем пора… Темно.

– Конечно. Идите. Спокойной ночи, да?

– И вам.

– А если у вас найдут мою фотографию? Это ничего? Не опасно?

– Никто ее не найдет, – заверил Клим. – В мой стол она не заглядывает.

– Вот я и узнала, где она будет жить…

Он так и думал, пока дребезжащий от старости автобус вез его к дому: «Она будет жить у меня». Клим повторял, что ничего особенного не произошло, и уж тем более ничего из этого не выйдет, а губы его улыбались сами собой, и в груди то и дело тепло замирало, как в четырнадцать лет, когда он возвращался через всю деревню, проводив свою девочку. У нее кос не было – только жиденький хвостик, но тогда это казалось ему прекрасным…

Клим с печальным укором напомнил себе, что когда-то собирался прожить с этой девочкой жизнь и сделать эту жизнь сказочной, а потом просто уехал учиться в город и забыл обо всем так быстро, что самому было стыдно. И о девочке, и о мечтах…

«Наверное, она меня любила, – предположил он, продолжая улыбаться в стекло, расплющившее схему движения автобусов. – Такая девочка еще могла меня любить… А эта… Актриса… С косами… Мне нужно вышагнуть из собственного тела, чтоб быть ей под стать…»

Он издали увидел светящееся окно своей кухни и заторопился. Спугнув парочку на нижнем пролете лестницы, Клим неожиданно остро позавидовал им и подумал, что впервые за много лет ему хочется поступить так же – просто целоваться в подъезде, не отмахиваясь ежесекундно от кусающих за сердце угрызений совести.

Но стоило ему открыть дверь, как они впились все разом, как свора натасканных псов. Маша сидела в коридоре на низеньком стульчике у телефона, а не на кухне, как он предположил. Стульчик был детским, и Клим даже не мог вспомнить, когда и для кого он был куплен. Может, остался в этой квартире с тех не узнанных им времен, когда Маша была пухлой белокурой девчушкой с умилительными «перевязочками» на ногах.

Когда Клим вошел, она только подняла голову, и сильно постаревшее, бесцветное личико сморщилось еще больше. Клим не мог разумно объяснить, почему в ней так рано проявились признаки старения, ведь обычно психически больные люди им неподвластны. Его беспокоило, что Маша, наверное, хорошо понимает, насколько больна, и это держит ее в постоянном страхе, отпуская только во сне, куда она и стремится ускользнуть в любую минуту. У него самого эти опасения однажды вылились в «Лягушку».

Этот образ Клим не придумывал: так прозвали Машу соседские мальчишки. Они быстро вырастали, и на смену им приходили другие, а прозвище оставалось, точно они передавали его, как грязное переходящее знамя. Не желая обидеть жену даже мысленно, Клим все же признавался себе, что кличка придумана с оскорбительной точностью. Маша была маленькой, нездорово пухлой, но с несоразмерно тонкими, жиденькими ручками и ножками. Лягушка, не получившая от природы даже зеленой шкурки, которая обладает волшебным свойством…

Когда-то она вся была такой тоненькой, и Климу нравилось носить ее, как ребенка, посадив на руку. И нравился ее улыбчивый рот, который было приятно накрывать поцелуем. С тех пор он растянулся чуть ли не от уха до уха, а глаза, когда Маша окончательно просыпалась, становились удивленно вытаращенными. Еще много лет назад Клим из-за этого заподозрил у нее увеличение щитовидной железы, которое в свою очередь могло стать причиной главного заболевания. Но эндокринолог не обнаружил ничего подозрительного.

«Такое строение», – мрачно пояснил он, откровенно сочувствуя Климу, и это сочувствие сразу смазало радость от того, что хоть этот диагноз не подтвердился. Тогда Клим еще не хотел, чтобы его просто пожалели…

…Присев перед женой, он ласково погладил ее сцепленные руки и заглянул в огромные глаза:

– Ты что здесь сидишь? Разве не время спать?

– Я жду.

– Кого? Я уже здесь.

– Да. Ты здесь, – она действительно поняла это и обрадовалась. – Вот хорошо! Без тебя мне страшно. Все надо мной смеются.

– Да кто смеется? – спросил Клим с преувеличенной небрежностью. – Здесь же никого нет.

Маша со страхом указала пальцем на дверь:

– Там смеются. Я днем пошла туда…